Одним из ключевых практически значимых элементов теории международных отношений как части политической науки является возможность прогнозирования. Именно прогнозирование (эффективное и сбывающееся в реальности) отличает действенную экспертизу от схоластики. Но на пути достижения качественных результатов стоят серьёзные трудности, полагает Олег Барабанов, программный директор Валдайского клуба.
Конечно, опция прогнозирования практически изначально включена в современную методологию изучения международных отношений. Речь идёт о гипотезе и её верификации как основе анализа. Это отличает политологию и теорию международных отношений от исторической науки. В истории в основе исследования всегда лежит источник. В таковом качестве могут выступать как комплекс письменных документов, так и материальные предметы, например археологические. Естественно, важен критический анализ источника, ведь далеко не всё, что написано в тексте, является истиной. Но тем не менее именно источник является для историка базовым фактом, от которого он выстраивает своё исследование (во всяком случае, должен выстраивать, если это настоящий историк).
Тем самым в методологию исторической науки изначально заложен очень сильный позитивистский момент. Историк анализирует то, что есть. И когда историк идёт в архив, а археолог начинает раскопки, они не знают, что они обнаружат в итоге. Конечно, у них могут быть предположения, чего стоит ожидать от поиска источников, но не более того. Такие предположения ни в коем случае не являются всеобъемлющей предустановкой для исследования. В этом смысле для историка, по сути, и не нужны какие бы то ни было изначальные теория, концепция и гипотеза. Историк ищет источники и только затем анализирует их, строго исходя из того, что в них имеется. Конечно, анализирует он путём разных методов и подходов, например марксистского или структуралистского метода, и как раз здесь у него есть свобода выбора. Но в основе, повторим, всегда лежит источник как базовый факт. Поступать по-другому называется подгонкой фактов под концепцию. Если, опять же повторим, это настоящий историк, который не занимается решением сиюминутных политических задач и не превращает историю в служанку политики.
С этой точки зрения, когда человек с профессиональным историческим образованием, воспитанный на этом базовом источниковедческом позитивизме, приходит в сферу политологии и теории международных отношений, то он, прямо скажем, порой просто ошалевает от увиденного. Прежде всего от того, что в основе исследования лежит не факт, а гипотеза. Он, естественно, задаётся вопросом, а является ли это наукой вообще? Но это уже другая тема.
Так или иначе, гипотеза стала ключевым элементом в современной методологии анализа международных отношений. Такого рода гипотезы можно встретить практически в каждой диссертации, в большинстве научных статей и монографий. А гипотеза предполагает верификацию в процессе исследования. Что напрямую связано с прогнозированием.
Другое дело, что чаще всего в академическом анализе международных отношений речь в первую очередь идёт не о конкретных событиях, которые могут произойти, а об общих тенденциях, или, по-модному говоря, «мегатрендах». В гипотезе обычно постулируется, что при таких-то и таких-то условиях та или иная тенденция получит своё развитие. Именно по такой модели делается большинство академических исследований. И если автор к подобной верификации гипотезы решает добавить и практические рекомендации, то они, как правило, сводятся к пожеланию «продолжать углублять» ту или иную линию во внешней политике. В развитие или в противодействие выявленной общей тенденции. Иначе при таком методологическом подходе и быть не может.
Понятно, что для реального процесса принятия внешнеполитических решений от такого прогнозирования нет никакой пользы. То, что надо «продолжать углублять», во внешнеполитических ведомствах, надеемся, и так знают. В результате значительная часть всего комплекса академических работ по международным отношениям представляет собой практически «игру в бисер», если использовать известную метафору. Игру красивую саму по себе, но абсолютно бесполезную. Что является нонсенсом для столь прикладной сферы анализа, как международные отношения.
Прогнозирование же конкретных событий представляет собой качественно более сложную задачу, чем прогнозирование общих тенденций. Здесь необходим анализ процесса принятия политических решений в той или иной стране или международной организации. А тут ситуация осложняется ещё и тем, что значительная часть информации в этой сфере носит, по объективным причинам, непубличный, закрытый характер. Эксперт, как правило не имеющий доступа к этой информации, не обладает всей полнотой данных для анализа и прогноза. Что, естественно, его ограничивает в работе, и он вынужден делать прогноз, во многом исходя только из своего экспертного чутья и профессионализма.
Далее, прогнозирование конкретных событий распадается на две части. Один вопрос, когда прогнозируемое событие достаточно ожидаемо, когда оно естественным образом укладывается в общую тенденцию развития международных отношений или в общую внешнеполитическую линию того или иного государства или международной структуры. Такой прогноз достаточно лёгок и чаще всего сбывается на практике.
Совсем другое дело, если, говоря марксистским языком, происходит переход количественных изменений в качественные. Когда внешнеполитическое решение выходит за рамки сложившегося статус-кво, когда оно ломает устоявшиеся правила и ограничители. Когда оно, даже действуя в логике общей тенденции, переводит её на качественно новый уровень. Когда оно пересекает пресловутые красные линии. Спрогнозировать такое событие крайне трудно. В истории международных отношений достаточно примеров этого. Практически хрестоматийным стал пример, когда мало кто из советологов смог предсказать распад Советского Союза. Много и других подобного рода случаев. Автору довелось быть свидетелем того, как из группы реально высокопрофессиональных и авторитетных экспертов по внешней политике никто не смог предсказать такое ломающее красные линии событие за неделю до его начала. Все сказали «нет, такого не может быть».
Повторим, здесь не ставится под сомнение профессионализм данных экспертов. Просто уловить, что вот именно сейчас настаёт момент перехода количественных изменений в качественные, – это задача неимоверно трудная. Она, во-первых, обусловлена огромным количеством случайностей. Во-вторых, что ещё более важно, над большинством людей, в том числе и над экспертами, довлеет консерватизм подхода: слом статус-кво – это событие немыслимое и потому невозможное. Эксперт сразу же начинает просчитывать последствия, видит их крайнюю сложность и экспоненциально возрастающую неопределённость и воздерживается от такого прогноза. Можно сказать, что любое событие, качественно изменяющее международные отношения, выглядит нерациональным, если оперировать только теми аргументами, которые сложились в рамках предшествующего статус-кво.
Кроме того, принятие решения такого типа напрямую связано не только с институциональными факторами, но и с психологией лиц, принимающих такое решение. Психологический профиль Дональда Трампа тому пример. Можно предположить (выдвинем такую гипотезу), что в тех случаях, когда институциональные факторы преобладают над персоналистскими, решение, предполагающее переход количественных изменений в качественные, вряд ли будет принято. Институтам тоже присущ консерватизм, они сложились и приспособились к работе в рамках предшествующего статус-кво. И резкая смена для них нерациональна. Поэтому такого рода решения чаще принимаются под влиянием в первую очередь персоналистских факторов, не последнее место среди которых занимает готовность к риску и пониженное чувство опасности. Либо же такое решение принимается, когда существует сингармонизм институтов и персонализма. А для его формирования, помимо политической воли, ключевое значение приобретает идейный, идеологический, ценностный фактор. В том случае, когда задача слома статус-кво предопределяется общей идеей, доминирующей в той или иной политической группе, принятие такого решения объективно облегчается. Ибо идеи и ценности (если они настоящие) не знают компромиссов.
В целом можно отметить, что задача прогнозирования конкретных международных событий является одной из самых востребованных, но в то же время одной из наиболее трудных для экспертов. Однако она крайне важна для эффективного взаимодействия внешнеполитической экспертизы с процессом принятия решений.
