Множащиеся военные кризисы дают своим участникам понимание того, что глобальный мир является общей ценностью и нет политической цели, которая стоит того, чтобы им пожертвовать, пишет Андрей Сушенцов, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».
Несмотря на множащиеся свидетельства военных приготовлений ведущих стран мира, есть все основания полагать, что большая война в современных международных отношениях невозможна. Лишнее свидетельство этому – недавний военный кризис в отношениях Индии и Пакистана, который обернулся взаимными авиаударами и гибелью нескольких сотен человек. В результате обе ядерные державы сделали шаг назад, при этом сохранив лицо и создав условия для возвращения к положению ante bellum.
Этот и другие подобные эпизоды показывают, что военный фактор не теряет значения в международных отношениях. Однако эти же обстоятельства свидетельствуют, что ведущие в военном отношении страны не ищут способ разрешения противоречий друг с другом путём войны. При этом в разных частях мира сохраняется пояс хрупких государств, которые в военном отношении далеко отстают от ведущих стран и часто выступают полем соперничества между ними. Но это поле постепенно сокращается. Ведущие страны совершают ошибки в ходе кризисов, которые сопровождают их конкуренцию и в конечном счёте обретают новый опыт сдержанности и ответственного поведения. Можно сказать, что этот опыт жизни в хрупком и всё более непредсказуемом мире в своём роде аналогичен процессу закалки стали – её превращению из руды в более прочный материал.
Тремя ключевыми процессами, которые ведут к упрочнению ткани международных отношений, являются российско-западное соперничество, российско-китайская антанта и стратегическая автономия всё большего числа великих держав.
Первый ключевой тренд – соперничество России и Запада. Преимущественно оно сосредоточено на евразийском континенте и представляет из себя соперничество экономических и интеграционных моделей. Хотя аспекты политической конкуренции также очевидны, в военном отношении это соперничество мало напоминает холодную войну. Масштаб развёрнутых сил и средств кратно ниже пороговых уровней конца 1980-х годов, а сделанные после украинского кризиса приготовления мало напоминают формирование армии вторжения или группировки Организации Варшавского договора и НАТО на территории Германии.
При этом в Восточной Европе и на Балканах сохраняется пояс хрупких стран, который в первую очередь становится полем противоречия между Россией и Западом. Однако это соперничество не является фронтальным. Внутри Запада, как и между российскими союзниками, продолжаются разногласия в отношении стратегического курса. Европейские союзники часто оппонируют Соединённым Штатам по вопросам увеличения военных расходов или о возможных целях военных вторжений США. Российские союзники часто ведут себя амбивалентно по отношению к российским политическим решениям в конфликтах. Остаётся неопределённость в вопросе о перспективах стратегической автономии Европы от Соединённых Штатов, однако сама такая постановка вопроса существенно осложняет оценку того, существует ли в Евразии фронтальное противостояние между Россией и Западом.
Военное обострение в Европе не просматривается. Соединённые Штаты, реагируя на просьбы Польши и стран Прибалтики часто совершают минимально политически востребованные шаги, которые вызывают значительный информационный резонанс. Однако, если использовать метафору холодной войны, в Европе идёт «Странная холодная война», в которой наступательные агрессивные действия в кинетическом смысле не ведутся, а противоборство протекает в форме постоянных и по-прежнему эффективных политических провокаций, последнюю из которых мы наблюдали совсем недавно в Австрии. Скандал с участием якобы российской гражданки, которая оказалась боснийской студенткой, привёл к падению правительства Себастьяна Курца.
Вторым ключевым трендом упрочения мира является формирование российско-китайской антанты. Для неё сложились структурные условия. Центры политической и экономической гравитации России и Китая находятся в разных концах Евразии и имеют разные векторы устремления. 75% населения и ВВП России сосредоточены в европейской части страны, большая часть ВВП и населения Китая сосредоточены вдоль его тихоокеанского побережья. Векторы устремления каждой из двух стран – России в сторону Европы, Китая в сторону Тихого океана – фактически располагают их спина к спине в отношении друг друга и каждый из них встречает лицом одного и того же соперника – США.
Антанта сложилась в результате продолжительного сближения двух стран, начавшегося в конце 1980-х годов. Современный этап отношений без преувеличения можно назвать беспрецедентно близким в стратегическом смысле. Однако эти отношения не являются формальным военным союзом. В западной литературе концептуализация российско-китайских отношений формируется только сейчас, однако российские и китайские эксперты наблюдают глубокие стратегические отношения двух стран уже на протяжении двух десятилетий. В совокупности российско-китайское сближение привело к исчезновению фронтира безопасности в центральной Евразии. Россия и Китай не конкурируют друг с другом за политическое влияние в странах Центральной Азии и Монголии, как это происходит с Украиной, которая превратилась в поле соперничества между Россией и Западом.
Можно сказать, что российско-китайское сближение является условием стабильности для стран региона, которое позволяет им проходить политические стрессы – такие, например, как транзит власти – без вмешательства внешних сил. Более того, Россия и Китай конструктивно подходят к сближению собственных интеграционных инициатив. Процесс сопряжения ЕАЭС и программы «Один пояс один путь» является в этом смысле крайне важным – наземный транзит грузов по железнодорожным и автомобильным маршрутам в Центральной Азии будет способен придать экономическое ускорение для всех стран региона.
Наконец, третий ключевой тренд – это стратегическая автономия всё большего числа великих держав. По экспертным оценкам, Индия и Китай станут ведущими мировыми экономиками до 2050 года. Ещё раньше Китай в военном отношении выйдет на паритет в конвенциональных силах с Соединёнными Штатами и количество его авианосных ударных групп сравняется с американскими. Индия с некоторым опозданием также войдёт в число сильнейших армий мира.
Уже сейчас активную внешнюю политику проводят такие традиционные великие державы, как Иран и Турция. От их участия в региональной политике на Ближнем Востоке зависит крайне много. Пакистан и Израиль, оба обладатели ядерного оружия, также ведут активную линию в международных делах и ещё больше усложняют стратегическое уравнение. Египет и Саудовская Аравия не во всём предсказуемы и удобны как союзники для своего исторического партнёра – Соединённых Штатов. В конечном счёте независимая линия каждого из крупных игроков усложняет анализ и прогнозирование международной ситуации и умножает неопределённость на континенте.
Вероятно, наиболее важным признаком этой усложнённой среды стал российско-турецкий кризис 2015 года. Это, пожалуй, наиболее острый военный эпизод в отношениях России и НАТО за всё время после окончания холодной войны. Российско-турецкий кризис, как и недавнее индо-пакистанское противостояние, показывает, что внезапные непредсказуемые события высокой важности могут исходить не только из ожидаемых направлений, но из тех, которые раньше казались второстепенными. Однако в каждом из этих эпизодов страны проявляют рассудительность и не видят в войне разрешения своих противоречий. Множащиеся военные кризисы дают своим участникам понимание того, что глобальный мир является общей ценностью и нет политической цели, которая стоит того, чтобы им пожертвовать.
