«Биоапартеид» применительно к коронавирусу может очень быстро стать нормой жизни как на национальном, так и на глобальном уровне. А вслед за закреплением тех или иных регулирующих норм неизбежно встанет вопрос и о формировании соответствующих глобальных институтов. Тем самым институционализация глобального биоуправления окажется вполне реалистичной практической задачей на ближайшее будущее. Будет ли при этом учтено мнение гражданского общества – вопрос риторический, полагает Олег Барабанов, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».
Одним из важных последствий борьбы с пандемией коронавируса стало оживление экспертных дискуссий в различных странах о новой актуальности концепций биовласти и биоуправления. Они получили своё отражение и в ходе обсуждений на XVII Ежегодном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай».
Термин «биовласть» отнюдь не новый. Он был уже несколько десятилетий назад достаточно детально разработан известным французским мыслителем Мишелем Фуко. С одной стороны, под этим термином Фуко подразумевал контроль власти над сексуальностью, телом и воспроизводством населения. И с этой точки зрения, «биовласть» есть инструмент регулирования полового поведения, и инструмент зачастую репрессивный. Но, помимо этого, Фуко обращал внимание на более широкие проблемы, связанные с этим понятием. Они касались в том числе организации общественного здравоохранения. И в этом контексте регулирование физического здоровья граждан (зачастую не в оптимальной форме) для решения тех или иных управленческих задач власти (в том числе, согласно Фуко, связанных с экономическим и социальным подчинением граждан) становилось одной из важных сфер, где биовласть выходила на первый план в рамках стратегий доминирования власти над обществом.
По этой логике Мишель Фуко рассматривал биовласть как одну из технологий государства по созданию того, что он называл «дисциплинарными институтами». Фуко относил государственные больницы к числу ключевых дисциплинарных институтов наряду со школами, общежитиями, рабочими кварталами, казармами, тюрьмами и прочими. Тем самым нормы, нужные власти, имплицитно кодировались в принятые социальные практики поведения, которые поэтому зачастую уже рассматривались не как навязанные обществу, а как изначально ему присущие. Тем самым «биоуправление» помогало властям держать общество в нужном тонусе подчинения, причём без обвинений в открытой эксплуатации или пренебрежении. В итоге, согласно Фуко, «базовые биологические функции человека становятся объектом политической стратегии со стороны власти».
Эта политическая стратегия биовласти, по Фуко, выражается и в создании и закреплении в широком общественном сознании соответствующих мифов и нарративов, которые затем сами по себе начинают определять и «дисциплинировать» жизнь человека в нужном власти русле. Отсюда Фуко, известный своим критическим настроем, выводил термин «биополитический государственный расизм». При этом расизм понимался уже не в этническом значении, а как инструмент подавления индивидуальности через практики доминирующей «массовизации». Таким образом, Фуко напрямую связывал биовласть с ограничением и нарушением прав отдельно взятого человека. После Фуко его теорию достаточно активно развивал в своих трудах другой известный философ Джорджо Агамбен и ряд других авторов.
За прошедшие годы концепция биовласти Мишеля Фуко оказала определённое влияние на правозащитный дискурс. Но до последнего момента она использовалась в нарративах политического протеста, главным образом – в своём узком смысле, применительно к защите прав сексуальных меньшинств. При этом более широкий контекст биовласти как политической технологии, дисциплинирующей общество в нужных для власти рамках, не использовался активно в политической борьбе и воспринимался скорее как имплицитная антиутопия, а не как объект для протеста. То есть биовласть до недавнего времени по большому счёту оставалась всего лишь теорией, красивой и вычурной, как многие построения Мишеля Фуко, но не имеющей первостепенного значения для реальных политических практик подчинения и протеста.
Всё изменилось с появлением коронавируса. Реалии текущей пандемии, связанные с организацией различного рода локдаунов и карантинов, коллапсом международного транспортного сообщения, стали принципиально новым этапом в понимании биовласти. Её антиутопические построения очень быстро перешли из теории в повседневную реальность.
При этом идущая от Фуко традиция крайне критичного осмысления биовласти как инструмента доминирования и подавления нашла своё отражение и применительно к оценкам пандемии. В этой логике опасность коронавируса для общества определялась в первую очередь не как появление новой страшной болезни, а как провоцирование запредельных антиутопичных управленческих решений со стороны властей. Что позволило вывести биовласть на принципиально более высокий уровень подчинения. Тот же Джорджо Агамбен в ряде своих выступлений был практически на грани «ковидоотрицательства» и заявлял, что эпидемия была «изобретена» властью для закрепления её подавляющих практик. Это выглядит внешне парадоксальным, но вполне укладывающимся в критическую традицию Фуко: когда постулируется, что борьба власти против эпидемии приносит больше вреда обществу, чем сама эпидемия. Согласимся, что на приниженном бытовом уровне, пусть и далёком от высокой теории Фуко и Агамбена, такой подход достаточно распространён в общественном мнении, пусть и в формате «кухонных» разговоров в социальных сетях.
При этом очевидно, что на данном этапе в своём наиболее детализированном и «продвинутом» виде эти концепции биоуправления относятся в первую очередь к национальному, внутригосударственному уровню. Именно государство силой своих полномочий устанавливает те или иные управленческие режимы, связанные с обеспечением биовласти. Каждое государство вводит свои режимы карантина, свои уровни ограничения прав человека из-за эпидемии, свои уровни экономической помощи, свои медицинские протоколы, свои режимы допуска иностранцев на свою территорию и так далее.
Уже сейчас он стал практически общеобязательной нормой применительно к наличию отрицательного теста на коронавирус. В дальнейшем таким универсальным глобальным пропуском может стать справка о вакцинировании против коронавируса. О «биопаспорте» как ключевом документе ближайшего будущего говорят практически открыто. И этот биопаспорт станет гораздо более важной бумажкой, чем обычное удостоверение личности, которое мы носим. Сначала он будет отделять тех, кому можно путешествовать, от тех, кому нельзя. Затем он станет критерием для того, кому можно работать на тех или иных должностях, а кому нельзя, кому можно посещать магазины, музеи и так далее.
В итоге «биоапартеид» применительно к коронавирусу может очень быстро стать нормой жизни как на национальном, так и на глобальном уровне. А вслед за закреплением тех или иных регулирующих норм неизбежно встанет вопрос и о формировании соответствующих глобальных институтов. Тем самым институционализация глобального биоуправления окажется вполне реалистичной практической задачей на ближайшее будущее. Хочет ли этого глобальное гражданское общество и будет ли учтено его мнение при этом – вопрос риторический.
