Никто не будет спорить с тем, что Китай – это важный субъект мировой политики и значимый фактор развития международных отношений. Времена, когда аналитики говорили о «возвышении Китая» как о прогнозе, давно прошли. Китай уже возвысился, пишет Иван Зуенко, старший научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России.
Нынешний период – это и есть время максимального усиления КНР, когда прежняя модель бурного роста уже буксует, а новая так и не найдена. Это позволяет говорить о фиксации нынешнего положения как внутри страны, так и в плане способности Пекина проецировать свою силу вовне. Грубо говоря, Китай вряд ли станет сильнее, но в то же время в обозримом будущем он и не станет слабее – если, впрочем, не произойдут какие-либо тектонические сдвиги в системе международных отношений, о которых Си Цзиньпин предупреждал на недавнем съезде Коммунистической партии, говоря о «чёрных лебедях» и «серых носорогах».
China is Great Again
Однако, что же это за игрок на мировой арене – возвысившийся Китай – и что лежит в основе его действий, по-прежнему вопрос дискуссионный. Уже ясно, что Китай, как и многие другие страны развивающегося мира, не променял своё «я» на мнимые блага вестернизации и, вопреки чаяниям американской интеллектуальной элиты, по мере обогащения своего среднего класса не превратился в безвольного «сателлита» Вашингтона.
Вернее сказать, Пекин успел воспользоваться и тем, и тем: сочетая протекционизм и защиту национальных традиций от втягивания в «западную повестку» с выгодами, которые принесла ему интеграция в глобальную экономическую систему. Собственно, такое положение представлялось Китаю наиболее выгодным, так что разрыв, инициированный США, по-прежнему воспринимается как неблагоприятное развитие событий. В КНР до сих пор хорошо слышны голоса тех, кто, негативно оценивая противостояние с Западом, призывает вернуться к «старым добрым временам», когда Китай не воспринимался как угроза и ради будущей «десуверенизации» ему прощали даже явные отступления от логики неолиберальной глобализации, типа подавления протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году.
Впрочем, с точки зрения интересующего нас вопроса – есть ли у Китая внешнеполитическая стратегия – важнее другое: оценивать логику действий Пекина сквозь призму западных моделей и концепций как минимум неконструктивно. КНР совершенно осознанно не приняла гегемонию западного дискурса в международных отношениях и пытается выстраивать свой собственный дискурс, который диссонирует с тем, к чему привыкли на Западе. Так, если оценивать крупные внешнеполитические инициативы Пекина по привычным лекалам, то получается бессмыслица: «Пояс и путь» (一带一路) вообще не поддаётся никакой классификации, поскольку не имеет ни целевых показателей, ни дорожной карты. А распиаренная концепция «Сообщества единой судьбы человечества» (人类命运共同体) по большому счёту описывается одной банальной фразой: «Миру – мир, сотрудничать выгоднее, чем конфликтовать».
Не меньшим заблуждением является и архаизация представлений о Китае, которая встречается в политологической литературе сплошь и рядом. Обычное высказывание в таком духе о современном (!) Китае может звучать так: «Политическое мышление китайцев предполагает долгосрочные стратегии, спокойную подготовку и отсутствие лишних движений. Это практически философия традиционных боевых искусств».
На практике же мы видим, что Китай с лёгкостью адаптирует западные политические концепции (кроме уже упомянутых «лебедей», «носорогов» и дискурса, можно упомянуть хотя бы стиль «боевых волков» в заявлениях дипломатов), постоянно находится в поиске новых форм и методов и старается не замыкаться на своём прошлом, будь то времена расцвета древних или средневековых империй или недавние «долгие восьмидесятые».
Поэтому, оценивая внешнеполитическую идеологию и стратегию Пекина, мы должны исходить, во-первых, из противоречивости и множественности факторов, влияющих на них, а во-вторых, из непоследовательности их реализации. И то, и то имеет объективные причины и далеко идущие последствия.
Болезни роста
Политическая традиция Китайской Народной Республики (государства, основанного в 1949 году в результате победы коммунистов в гражданской войне) – сложный микс из трёх базовых компонентов: тысячелетнего наследия китайской цивилизации, советских установок, а также собственного опыта китайских коммунистов, полученного ими в годы борьбы за власть. Однако, на современную внешнюю политику Китая влияет ещё больше факторов, причём некоторые из них противоречат друг другу.
Во-первых, это внутреннее представление о Китае как о великой цивилизации, которая должна быть региональным лидером и одним из центров мирового устройства – причём не благодаря силе, а благодаря более высоким цивилизационным достижениям.
Во-вторых, историческая память о традициях этноцентризма, вассально-даннических отношений с соседями и возможности мирного соразвития большого числа стран в китаецентричной экономической и культурной системе, как это было ещё совсем недавно, в Средневековье и на заре Нового времени.
Не менее важен и третий фактор, связанный с настроениями реваншизма, которые восходят к представлению о цивилизационном кризисе XIX–XX веков как о периоде внешнего давления на Китай. Восстановление цивилизационного могущества, «великое возрождение китайской нации» (中华民族伟大的振兴), о котором так много говорит Си Цзиньпин, на этом фоне представляется как единственно справедливый исход. При этом ряд нерешённых проблем с соседями (территориальных, связанных с исторической памятью и так далее) подогревает эти настроения реваншизма, что объективно пугает внешних наблюдателей.
Не нужно забывать, что Китай – партократическое государство и у власти находится партия, заявляющая о верности идеалам коммунистической идеологии, включая идеи интернационализма. Велика и инерция внутренних представлений о Китае как «развивающемся» государстве, которому было уютно и безопасно в рамках предложенной Дэн Сяопином концепции «Держаться в тени, стараясь ничем не проявлять себя, но при этом заниматься реальными делами» (韬光养晦有所作为).
Наконец, Китай, с одной стороны, «государство китайской нации», для которого краеугольным вопросом является объединение всех китайцев в рамках одной страны (отсюда концепция «одна страна, две системы» (一国两制) и столь болезненное отношение к «тайваньскому вопросу»). При этом де-факто и де-юре КНР – полиэтническое государство, в котором проживают народы, в культурном и языковом плане близкие к другим центрам мировой политики. Речь прежде всего о мусульманских народах Синьцзяна, существование которых во многом определяет отношения Пекина с исламскими странами.
Всё это делает китайскую внешнеполитическую «идеологию» сложным ситуативным набором установок, отражающим противоречивый характер самого современного китайского государства. С одной стороны, это идеология амбициозной великой державы с ярко выраженным националистическим подтекстом, замешенным на настроениях реваншизма и комплексах перед «европейскими колонизаторами»; с другой стороны, это идеология «лидера третьего мира», заявляющего о своём желании облагодетельствовать если не всю планету, то ближайших постколониальных собратьев. В конечном итоге это политика современного капиталистического государства, исходящего прежде всего из заботы об извлечении прибыли для национального капитала.
Безусловно, есть и магистральное направление внешнеполитической идеологии, связанное с общим движением Китая к реализации второй из «двух столетних целей» (两个一百年). Имеется в виду осуществление к 2049 году, году столетия КНР, «китайской модернизации» (中国式现代化) на основе «всеобщей зажиточности, гармоничного сосуществования человека и природы, отказа от войн, грабежа и колонизации». Иными словами, «построение социалистического модернизированного государства» (社会主义现代化国家). Внешняя политика в этом плане представляет собой важный, но всё же вспомогательный инструмент.
Противоречивость факторов, влияющих на внешнеполитическую идеологию, приводит к непоследовательности реализации внешней политики. Например, инициатива «Пояса и пути» была изначально воспринята зарубежными партнёрами как возможность за китайский счёт решить свои инфраструктурные проблемы. При этом китайские эксперты с самого начала твердили, что «Пояс и путь» предполагает взаиморазвитие и ресурсов в одиночку облагодетельствовать весь мир у Китая попросту нет. Размытые рамки инициативы, громкие заявления китайских политиков, которые обычно концентрируются только на позитиве, и образ Китая как сказочно богатого и при этом неразборчивого нувориша привели к тому, что ожидания по-прежнему велики. Впрочем, дождь из китайских денег так и не пролился, а за те проекты, которые всё-таки были реализованы на китайские кредиты и с помощью китайских подрядов, как оказалось, всё равно надо платить.
Другой характерный пример – Тайвань. Официальная позиция на этот счёт вполне миролюбива: «Тайваньский вопрос является собственным делом китайцев, которое должно быть решено самими китайцами. <…> Мирное воссоединение является наилучшим способом для объединения двух берегов Тайваньского пролива, а также наиболее выгодным вариантом для соотечественников с обоих берегов и китайской нации в целом». Однако заигрывания с националистическими настроениями и отдельные высказывания о том, что «решение тайваньского вопроса не может ждать вечно», приводят к высокому уровню ожиданий на этот счёт – как в самом Китае, так и за его пределами. А нынешнее руководство объективно не готово подкреплять эти ожидания действиями. Во-первых, приоритетным, действительно, всегда являлся сценарий мирного объединения и даже вариант сохранения статус-кво представляется более привлекательным, чем военная операция с неясными перспективами и высокой долей вероятности перерастания в мировую войну. Во-вторых, как мы уже отмечали, весьма велико сопротивление переходу к политике «великой державы» и хорошо слышны голоса тех, кто считает, что Китаю выгоднее и дальше «не высовываться».
* * *
Таким образом, подводя итог и ориентируясь на заданный в заголовке вопрос, можно сказать так: внешнеполитическая идеология у Пекина, безусловно, есть, и связана она со свершившимся достижением статуса одного из двух экономических лидеров мира. Внешняя политика должна соответствовать этому статусу и способствовать достижению страной магистральной цели – «построения социалистического модернизированного государства». При этом в силу того, что «возвышение Китая» произошло столь стремительно, наблюдаются определённые «болезни роста»: противоречивость и непоследовательность как идеологии, так и внешнеполитической стратегии в целом.
Для внешнего наблюдателя эти свойства китайской внешней политики накладываются на двойственное восприятие современного Китая (тот самый диапазон от архаики до модерна, упомянутый в начале статьи). В результате это сплошь и рядом затрудняет или и вовсе деформирует оценку действий КНР на мировой арене. Так, нынешняя синофобия западной политической элиты, с одной стороны, базируется на стремлении США сохранить своё положение мирового гегемона, а с другой, подпитывается отдельными громкими заявлениями действиями самого Китая, который всё ещё недостаточно опытен и решителен, чтобы на равных сражаться с Западом, но уже и не та бедная развивающаяся страна, которая могла «держаться в тени и скрывать свои возможности».
