Китай и Индия – державы, которые достаточно могущественны для того, чтобы соперничать друг с другом, но ни одна из них не располагает совокупностью военных и политических ресурсов для уверенности в своей полной победе. Одновременно у них есть общие вызовы безопасности. В первую очередь – это религиозный экстремизм в общем исламском соседстве. Шанхайская организация сотрудничества после своего создания достаточно успешно использовалась странами-участницами для сотрудничества в этой области и урегулирования причин территориальных противоречий. Способна ли она смягчить конфликт между своими самыми крупными по размерам населения участниками сегодня? Размышляет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай».
Новое обострение территориального конфликта между Индией и Китаем также ставит вопрос о том, существуют ли перспективы у многостороннего сотрудничества в Большой Евразии. Эту концепцию Россия продвигает уже на протяжении почти пяти лет и на всех уровнях рассматривает в качестве своего главного плана в отношении всего макрорегиона и его будущего.
Сейчас на смену первоначальной заинтересованности основных региональных партнёров в её обсуждении, приходит снижение общего внимания к идее «Большой Евразии» в целом. В первую очередь, потому что всё заслоняет собой нарастающий глобальный конфликт между Китаем и США. Но также и потому, что сама Россия остановилась и задумалась о том, насколько оправданно будет и дальше делать ставку на развитие многостороннего сотрудничества и институтов в регионе, критически важном для её национальной безопасности.
Именно от того, какой способ Россия сочтёт наиболее подходящим для обеспечения собственной безопасности, будет зависеть её последовательность в создании более широких международных форматов.
Для Москвы создание международных режимов сотрудничества, в которых она не играла бы полностью лидирующей роли, является достаточно новым опытом. Обращение к такой политике с начала 2000-х годов имеет несколько причин.
Во-первых, Россия после распада СССР потеряла прямой контроль над государствами, расположенными на её непосредственной периферии, хотя и сохранила свою роль (за исключением стран Балтии) в плане обеспечения их безопасности. Кроме того, в России достаточно обоснованно считают, что прямой территориальный контроль и присутствие уже не имеют решающего значения для предотвращении тех угроз, которые могут исходить извне по отношению к её внутренним территориям. На поздних этапах своего существования огромная империя, как и коммунистическая идеология, представляла для российского государства уже скорее обузу, чем преимущество.
Во-вторых, за 30 лет независимости соседи России смогли в разной степени воспользоваться возможностями, которые открыла для них интеграция в мировое политическое и экономическое пространство. Тем более что после завершения холодной войны это пространство стало гораздо более демократичным и предлагающим множество альтернатив. Для государств Центральной Азии такой альтернативой является Китай и его экономические возможности. Хотя страны Центральной Азии и испытывают страх перед Китаем, они не отказываются от того, чтобы привлекать его для решения отдельных задач собственного развития. Эти факторы, наряду с существенным ослаблением самой России во всех сферах, кроме военно-стратегической, помогли ей в середине 2000-х годов пойти на эксперимент и попытаться создавать региональные организации, где важнейшим фактором мира является не сила одного из участников, а общая выгода и материальный интерес. Самым ярким примером такого эксперимента стал Евразийский экономический союз. Его устройство в значительной степени ориентируется на опыт европейской интеграции и стремится к максимальной справедливости в отношении интересов всех участников независимо от их размера и способности самостоятельно обеспечить своё выживание.
Но при этом усилия Москвы в построении многостороннего сотрудничества сталкиваются с серьёзными вызовами. Самый важный из этих ограничителей – сохраняющееся могущество самой России. Согласно точному определению историка Доминика Ливена, после распада СССР Россия потеряла империю, но сохранила её главный бриллиант – Сибирь с её колоссальными просторами и несметными природными богатствами. Это сокровище не позволило ей превратиться в третьеразрядную европейскую державу, как это произошло с Британией, Австрией или Турцией после потери ими своих имперских владений. Среди стран Старого Света единственное исключение – это Франция, которая, помимо прочего, сохраняет военное присутствие в ряде своих бывших африканских колоний, важных с точки зрения ресурсов. Сохранение таких ресурсов является одновременно источником российского могущества и ограничителем дипломатической гибкости.
В какой-то степени благодаря своим территориям и ядерному оружию, арсеналы которого равны американским, Россия по-прежнему в наименьшей степени нуждается в международном порядке. Это создаёт возможности для феноменального внешнеполитического поведения, если исходить из размеров её экономики и численности населения. Но одновременно Россия не испытывает необходимости в создании порядка и союзов ради решения задач своего выживания. Это заставляет особенно ценить её попытки построить действительно многосторонние региональные институты.
Тем более что Россия действительно не имеет опыта обеспечения своей безопасности за счёт участия в региональных «концертах» или союзах. В начале XIX века это ярко проявилось во время работы Венского конгресса, когда достижение долгосрочного баланса было для Британии, Австрии, Пруссии или Франции делом принципиального значения, а для России – желательным, но не необходимым условием успешного будущего. Даже если мы обратим внимание на то, как обращаются к опыту «европейского концерта» XIX века современные российские теоретики, мы увидим, что этот «концерт» для России не способ поддержания регионального баланса, а управление со стороны сильнейших.
В Большой Евразии Россия, действительно, максимально приблизилась к тому, что её безопасность и внешнеполитические успехи зависят от того, как ей удастся совместить множество часто противоречащих друг другу интересов суверенных держав. Вступление в Шанхайскую организацию сотрудничества Индии и Пакистана многими наблюдателями оценивалось как начало конца этого относительно успешного института. Индийские внешнеполитические амбиции, конфликт Дели и Исламабада, а также историческая подозрительность между Китаем и Индией – всё это объективные факторы. Также не менее объективно и то, что на определённом этапе своего развития ШОС уже столкнулась с проблемой нестыковки интересов её важнейших в силовом отношении участников – Россия хотела больше взаимодействия в военной области, Китай – в экономической. Это, в принципе, было понятно, потому что каждый стремился реализовать свой силовой потенциал там, где он является наиболее убедительным. Расширение ШОС можно интерпретировать как попытку России придать организации новое измерение – международно-дипломатическое. Это может расширить количество вовлечённых интересов и силовых потенциалов, что благотворно для внутренней устойчивости любой организации. Другими словами, после вступления Индии ШОС из биполярной структуры сотрудничества превратилась в многополярную.
Нельзя забывать и о том, что снижение взаимной подозрительности – центральная функция международных институтов сотрудничества. Согласно основам либеральной теории международных отношений, институты повышают взаимное доверие и увеличивают разные виды обмена, что в конечном итоге делает конфликт менее выгодным, чем сотрудничество. Жизнь институтов начинается с дипломатии и понимания наличия между участниками относительного баланса силовых возможностей. Сейчас ШОС – это именно политический институт, несмотря на то, что за годы существования в его рамках была создана инфраструктура для более глубокого сотрудничества. Она, безусловно, сохранится и будет совершенствоваться с учётом новых вызовов малого и среднего значения.
Однако настоящее будущее ШОС, как подтверждает китайско-индийский конфликт, именно в области «высокой политики». В Большой Евразии отсутствуют любые базовые условия для того, чтобы интеграция и коллективная безопасность были построены на традиционной для Запада основе – через безусловное доминирование одной державы. Но это создаёт и возможности для дальнейшего развития института, в основании которого лежит осознаваемый участниками баланс сил с участием великих, средних и малых держав. Тем более что именно здесь, впервые в своей истории, Россия заинтересована в построении такого баланса и исключении из него тех государств, для которых региональные проблемы безопасности и развития не имеют фундаментального значения.
