С 31 октября по 12 ноября в Глазго пройдёт крупнейшая с 2015 года конференция по климату – COP26. О перспективах развития водородной экономики в России и о её готовности к климатическим изменениям пишет Юрий Мельников, старший аналитик Центра энергетики Московской школы управления СКОЛКОВО.
Все ведущие аналитические агентства в мире едины во мнении, что водород станет глобальным энергоносителем на горизонте ближайших 10–30 лет. Причина проста: используемый десятилетиями химический элемент становится не просто обычным техническим газом или сырьём для химической промышленности – развитие водородной экономики теперь расценивают как необходимое условие для достижения целей Парижского соглашения и предотвращения катастрофических последствий глобального изменения климата. 17 стран мира уже опубликовали свои водородные стратегии, ещё более 20 начали их разрабатывать. В России на уровне правительства это направление начало развиваться в 2020 году, и в начале 2022 года возможна публикация российской водородной стратегии. Экспорт водорода пока называют основным приоритетом развития водородной экономики в России. В колонке сделана попытка обобщить разнонаправленные мнения по этому поводу.
По данным Международного энергетического агентства, для следования сценарию NetZero (сценарий развития мировой экономики, при котором удастся достичь целей Парижского соглашения по климату и удержать рост средней глобальной температуры поверхности Земли на уровне не более 1,5 °С) по всему миру потребуется нарастить использование «безуглеродного» (произведённого с минимальным углеродным следом) водорода с нынешних близких к нулю величин до 200 миллионов тонн к 2030 году и до 500 миллионов тонн к 2050 году. Водород открывает возможности для глубокой декарбонизации отраслей, которые трудно поддаются электрификации, – таких, как производство стали, удобрений, химическая промышленность, тяжёлый и дальнобойный транспорт и т. д. Для реализации такого амбициозного сценария правительствам стран по всему миру придётся принимать непростые решения, направленные на быстрое разворачивание водородной экономики и удешевление соответствующих технологий (эффект масштаба), по аналогии с тем, как это было сделано в начале века с возобновляемой энергетикой. Ключевая неопределённость в оценке будущих объёмов и темпов роста водородной экономики состоит в том, пойдёт ли мировое сообщество по этому сценарию. Но уже утверждённые национальные водородные стратегии Германии, Японии, Южной Кореи исходят из совокупной потребности только этих трёх стран в объёме от 12 миллионов тонн к 2030 году.
В России целевые ориентиры по развитию водородной экономики были впервые поставлены в Энергетической стратегии, утверждённой правительством летом 2020 года, – экспорт 0,2 миллиона тонн к 2024 году и два миллиона тонн к 2035 году. В августе 2021 года правительство утвердило концепцию развития водородной энергетики, в которой указаны более амбициозные ориентиры – до 50 миллионов тонн к 2050 году и занятие доли 20 процентов на мировом рынке водорода. Российская водородная стратегия находится в разработке, её публикация ожидается в первом квартале 2022 года, но ориентация на экспорт водорода как наиболее важную цель развития этого направления в нашей стране пока сохраняется во всех официальных документах и публичных выступлениях чиновников и топ-менеджеров.
С одной стороны, экспорт водорода из России выглядит как очень перспективная альтернатива нынешнему экспорту ископаемых энергоресурсов (угля, нефти, газа), спрос на которые по мере движения к сценарию NetZero будет неизбежно сокращаться. Действительно, ключевые торговые партнёры нашей страны (Евросоюз, Япония, Корея, Китай) поставили цели достижения углеродной нейтральности к 2050–2060 годам, их утверждённые водородные стратегии содержат вполне конкретные показатели спроса на водород. Япония развивает водородные партнёрства одновременно с Австралией, Брунеем и Саудовской Аравией, а Германия – с Канадой, Чили, Марокко, Саудовской Аравией, Россией, ЮАР, странами Центральной Африки. Вполне вероятен сценарий, при котором собственных ресурсов для производства водорода в той же Германии или Японии будет не хватать, – и тогда импорт водорода станет для них неизбежным. В то же время, у России есть большой потенциал в производстве «безуглеродного» водорода с помощью разнообразных источников, ресурсов и технологий – «зелёного», «голубого», «жёлтого», – причём логистическое плечо из Мурманской области и Ямала до Роттердама или из дальневосточных портов до Японии выглядит более выигрышным, чем от Австралии до Японии, например. Таким образом, экспортно-ориентированные водородные проекты в России точно имеют предпосылки. Стейкхолдеры уже их изучают – среди наиболее известных можно упомянуть проект завода по производству «голубого» водорода на Сахалине (его развивает Росатом), проект по производству «голубого» водорода или аммиака на Ямале (НОВАТЭК) и проект по производству «зелёного» водорода в Мурманской области (Роснано, Энел Россия).
С другой стороны, пока трудно сказать, смогут ли подобные проекты сами по себе стать основой для развития водородной экономики в стране и – шире – полноценной заменой нынешнему экономическому укладу, в котором экспорт энергоресурсов является базовым источником экспортной выручки страны и драйвером роста ВВП.
Во-первых, потенциальных экспортёров водорода на порядок больше, чем экспортёров ископаемых энергоресурсов, – ведь водород можно производить почти в любой точке планеты. У России здесь и близко не будет таких конкурентных преимуществ, какие есть сейчас, например, в поставках газа на европейский рынок – придётся конкурировать и с производством водорода самими странами-импортёрами, и с Чили, и с Саудовской Аравией, и с Марокко.
Во-вторых, водородная экономика в целом находится в стадии становления, долгосрочные механизмы гарантирования инвестиций (вроде долгосрочных контрактов на поставку) только начинают обсуждать. При этом стоимость водородных технологий (по всей цепочке – от производства водорода до его использования у конечного потребителя) пока слишком высока для прямой конкуренции с углеводородами, а меры поддержки недостаточно интенсивны. В любом экспортном проекте будут возникать три вопроса:
-
каков объём компенсации разницы между себестоимостью производства и транспортировки водорода на экспорт и ценой, которую готов заплатить потребитель в другой стране?
-
каков источник финансирования этой разницы? (как правило, здесь речь идёт о масштабах государственной поддержки от обеих стран)
-
каковы долгосрочные цели выделения этой поддержки?
В-третьих, экспортно ориентированные проекты будут более уязвимы по сравнению с более комплексными проектами так называемых водородных долин, в которых производство водорода органично сочетается с использованием его в непосредственной близости. Водородные долины создаются консорциумами с участием десятков компаний (производящих, транспортирующих, использующих водород, поставляющих услуги и т. д.), региональных и федеральных правительств. Они имеют диверсифицированные источники финансирования масштабом от десятков миллионов евро, проработанную систему мер поддержки и готовые бизнес-модели для участников. В такой конфигурации рисков для инвесторов значительно меньше, чем в крупнотоннажном экспортном проекте, ориентированном на спрос в тысячах километров от места предложения.
Если технологии морской транспортировки водорода будут развиваться быстрее нынешних темпов, это может удешевить пока что очень дорогую логистическую составляющую и снизить риски экспортно ориентированных проектов. Водородная стратегия Южной Кореи, например, исходит из вероятности развития международных поставок водорода по модели, близкой к сжиженному природному газу. Трубопроводный транспорт водорода рассматривают как альтернативу – в частности, нередко этот вопрос поднимается в отношении «Северного потока – 2», – но принципиально это ничего не меняет. Существующая газотранспортная инфраструктура для значимого экспорта водорода не подходит, для этого может потребоваться её масштабная модернизация. В любом случае модернизация старых или сооружение новых гипотетических «водородных потоков» тоже потребует долгосрочных гарантий для инвесторов – и пока таких гарантий нет.
Все эти факторы и тенденции по-разному воспринимаются в российском «водородном сообществе» - от безусловно оптимистичного отношения к экспортным проектам до призывов сосредоточиться исключительно на внутреннем спросе (см. рисунок 1).
Рисунок 1
Но больший потенциал скрыт не в надеждах на контроль мирового рынка через «водородную ОПЕК» (это невозможно по определению), а скорее в комплексном развитии водородной экономики, которое открывает возможности для быстрого роста бизнеса производителей оборудования, инжиниринговых компаний, сервисов. У России и здесь есть потенциал благодаря достижениям отечественной электрохимии и нефтехимии. Кроме того, водород и в России может стать важным направлением для декарбонизации – особенно в свете объявленной в середине октября цели по достижению углеродной нейтральности к 2060 году.
Смещение фокуса дискуссий с экспорта водорода на полноценную интеграцию водородной экономики в долгосрочную стратегию развития страны – с развитием российских водородных технологий, сокращением выбросов парниковых газов, очищением воздуха в городах и т. д. – позволит полнее реализовать потенциал нашей страны в этой области.
