Говорить об оформлении двух блоков в «новой Европе» на основании отношения к «российской угрозе» преждевременно: скорее это клубы единомышленников, которые можно условно назвать балтийским и дунайским. Нельзя исключать, что в будущей европейской конфигурации именно страны «дунайского клуба» будут для России основными партнёрами по диалогу в ЕС – как двадцать лет назад ими были страны «старой Европы», полагает Антон Беспалов, программный директор клуба «Валдай».
Наблюдая за бурными электоральными событиями конца прошлого года в Молдавии и Грузии, невозможно было не вспомнить об одном юбилее. Двадцать лет назад конфликт вокруг подсчёта голосов на выборах президента Украины спровоцировал «оранжевую революцию», которая из сегодняшнего дня видится отправной точкой в усилиях Евросоюза по установлению контроля над постсоветским пространством. Осенью 2024 года звучали всё те же слова о противостоянии России, пытающейся сохранить свою сферу влияния, но теперь по поводу других стран и в совсем другом историческом контексте.
В мае 2004 года произошла первая большая волна расширения ЕС на восток. И уже несколько месяцев спустя «новая Европа» – бывшие соцстраны, вступившие в Евросоюз – громко заявили о своей особой позиции в рамках ЕС, активно поддержав «оранжевую революцию». Ведущую роль в этом сыграла Польша, для которой отрыв Украины от России является одной из стратегических целей, укоренённых в традиции геополитического мышления. Солидарность с ней выразили прибалтийские государства, в первую очередь Литва.
Термин «старая Европа», впервые использованный в 2003 году министром обороны США Дональдом Рамсфелдом для описания различий между старыми и новыми членами НАТО в контексте подготовки вторжения в Ирак, вызвал немало критики, но оказался весьма удачным. «Старая Европа» развивала не лишённое противоречий, но тесное и взаимовыгодное сотрудничество с Москвой по множеству направлений, и в 2004–2005 годах Франция и Германия демонстрировали осторожность и нежелание антагонизировать Россию. А о перспективах вступления в Евросоюз Украины, представлять интересы которой вызывалась Варшава, европейцы предпочитали не думать – слишком далека была эта страна от критериев членства и слишком свежи впечатления от первой волны расширения.
За девять лет, прошедшие от первого «майдана» до второго, политика Евросоюза пережила серьёзную трансформацию. В 2013–2014 годах позиция Брюсселя была гораздо более консолидированной и жёсткой: никаких альтернатив курсу на ассоциацию с ЕС для Украины быть не может, равно как и многосторонних форматов обсуждения этого курса (тем более с участием России).
В последующие годы особые отношения Москвы с Берлином и Парижем стремительно деградировали. От политики взаимодействия с Россией «большие» европейские страны негласно переходили к курсу на сдерживание. Причиной были как опасения в сфере безопасности в связи с конфликтом в Донбассе, так и нарастающие кризисные явления в их внутренней политике, вызывавшие тревогу традиционных элит, в частности усиление внесистемных сил, особенно крайне правых. Подозрения в том, что Россия может воспользоваться этой ситуацией для вмешательства во внутреннюю политику, особенно на фоне аналогичных – и так и не доказанных – обвинений в США после избрания президентом Дональда Трампа в 2016 году, сыграли важную роль в отчуждении «старой Европы» от России.
Решением практически всех насущных проблем европейская бюрократия объявила принцип «больше Европы», что означало ещё более глубокую интеграцию в рамках Евросоюза и постоянное расширение вовне. С точки зрения евробюрократии, «европейский путь» является единственным вариантом развития для бывших соцстран и бывших советских республик, остающихся пока за пределами Евросоюза. А в самом ЕС расширение фактически перестало быть предметом дискуссий: в отдельных странах могут звучать голоса «против», но магистральный курс определён.
Осенью 2024 года, в ходе президентских выборов и референдума об изменении конституции в Молдавии, ЕС проявил себя в качестве силы, не терпящей возражений. Ситуация, при которой большинство граждан, проживающих в стране, высказалось как против президента Санду, так и против вступления в Евросоюз, объяснялась европейской общественности как результат «агрессивного вмешательства Москвы» и преподносилась как часть более широкого противостояния между Западом и Россией. В качестве арены этого противостояния ЕС видит и Грузию, где на парламентских выборах победила правящая партия «Грузинская мечта», к которой на Западе приклеили ярлык «пророссийской». Европарламент пошёл на беспрецедентные меры, потребовав повторного проведения парламентских выборов и введения санкций против её лидеров. В ответ Грузия приостановила переговоры о вступлении в ЕС. «Мы не собираемся вступать в Европейский союз, попрошайничая и стоя на одной ноге, а вступим в Европейский союз достойно, с правильной демократической системой и сильной экономикой», – заявил премьер-министр Ираклий Кобахидзе.
Грузия, таким образом, вовсе не отказывается от «европейского пути». Но в глазах ЕС попытки вступить на него на собственных условиях равносильны действиям в пользу России. А вытеснение России с постсоветского пространства преподносится сегодня как важнейшая стратегическая цель, соответствующая интересам европейцев. В этом легко распознаётся та внешнеполитическая логика, которой двадцать лет назад руководствовались Польша и её единомышленники из числа стран «новой Европы».
Являясь во многом единомышленниками по таким вопросам, как примат национального права над общеевропейским, миграция, зелёная энергетика, и разделяя консервативные ценности, эти силы тем не менее разошлись в понимании геополитического контекста. И здесь оформились две различные перспективы: польская и венгерская. Если противостояние России полностью соответствует польской внешнеполитической философии, то Венгрия при Викторе Орбане занимает иные позиции, которые в текущей политической атмосфере в ЕС характеризуются как «пророссийские». Это может показаться контринтуитивным, учитывая, что Орбан принадлежит к той же когорте политиков, что и ведущие деятели польской партии «Право и справедливость». Все они яростно боролись как против социалистических режимов в своих странах, так и против посткоммунистических сил, которые, по их мнению, стали основными бенефициарами перехода к демократии в конце 1980-х. В случае польских элит противостояние коммунизму плавно перетекло в противостояние России, в чём наблюдается поразительное сходство с мировоззрением элит американских, независимо от партийной принадлежности.
Напомним, что Польша привнесла в ЕС не только свою антироссийскую повестку, но и готовность представлять интересы Соединённых Штатов в Европе. Накануне вступления Польша декларировала стремление стать ближайшим союзником ЕС в США после Великобритании (ср. Marcin Zaborowski, Kerry Longhurst. America's Protégé in the East? The Emergence of Poland as a Regional Leader // International Affairs, Volume 79, Issue 5, October 2003, Pages 1009–1028), а Brexit сделал уточнение «после Великобритании» избыточным.
У обеих позиций есть сторонники за пределами Польши и Венгрии. К первой примыкают прибалтийские и северные страны, ко второй – соседи по бассейну Дуная. Говорить об оформлении двух блоков в «новой Европе» на основании отношения к «российской угрозе» преждевременно: скорее, это клубы единомышленников, которые можно условно назвать балтийским и дунайским. В силу географии страны балтийского клуба занимают центральное место в планах США и НАТО по сдерживанию России в Европе, но дело не только в ней. Политический климат в этих странах способствует тому, что они сами активно вызываются быть на переднем краю конфронтации.
Дунайский клуб, находящийся в оппозиции к генеральной линии ЕС, состоит пока из Венгрии и Словакии, но к нему примыкает Хорватия, постепенно сближаются Австрия и Чехия, а за пределами Евросоюза его взгляды разделяет Сербия. Вопрос в том, сможет ли он выступать единым фронтом и оказывать какое-то влияние на политику Брюсселя. Нельзя исключать, что в будущей европейской конфигурации именно страны «дунайского клуба» будут для России основными партнёрами по диалогу в ЕС – как двадцать лет назад ими были страны «старой Европы».
Конечно, это будет взаимодействие иного типа. «Особые» отношения России с Берлином и Парижем были наследием эпохи великих европейских держав – и выглядели несколько анахронично уже двадцать лет назад. Германия и Франция не отказались от «величия», но делегировали его общеевропейскому проекту, за который продолжают чувствовать особую ответственность. В отличие от них, страны «дунайского клуба» на величие не претендуют, а потому могут позволить себе большую свободу манёвра. Если Евросоюз не выберет путь экзистенциальной конфронтации с Россией, а пойдёт на постепенное восстановление связей с ней, эти страны могут сыграть роль посредника и полезного канала коммуникации.
