Прошедшая 16–18 февраля в Мюнхене ежегодная конференция по международной безопасности ярко продемонстрировала – мир трещит по швам. Словно и нет позади трагического и великого XX века с его институтами, правилами поведения, иерархией держав и прочими инструментами, которые вводят отношения между государствами и их внешнюю политику хотя бы в какие-то рамки. На смену несостоявшейся однополярности приходит, и это уже очевидно, не более устойчивая двухполюсная или даже полицентричная структура международной системы, а малоуправляемый хаос.
В таких условиях важным становится оценка того, имеют ли существующие между отдельными государствами противоречия объективный или субъективный, тактический характер.
Этот хаос, даже теоретически, является естественным результатом тех порядков, которые установились после завершения холодной войны, были несправедливыми по своей природе и не могли не привести к всеобщему кризису. Этот кризис ведёт в первую очередь к происходящей на наших глазах обвальной архаизации стратегической культуры, устоять перед которой не могут даже наиболее последовательные адепты современных форм международного общения. Так, например, выступая в Мюнхене исполняющий обязанности главы германского МИД Зигмар Габриэль заявил, что Евросоюз «не может быть вегетарианским в мире хищников». Это знаковое заявление прозвучало от германского политика, хотя именно Берлин традиционно был наиболее активным лоббистом многостороннего и даже в какой-то мере «постмодернистского» подхода к внешней политике.
Сейчас наиболее адекватными и приспособленными участниками становятся именно носители внешнеполитических манер, казавшихся недавно безнадёжно устаревшими. Такие, как Индия или в какой-то степени США при Дональде Трампе, – живое олицетворение наиболее архаичных форм политического мышления и действия. Эта деформация стратегической культуры, происходящая в глобальном масштабе, может сделать актуальными в будущем такие вроде бы забытые вопросы, как нерушимость территориальных границ или право самостоятельно определять свою внутреннюю или внешнюю политику. Если президент США может с трибуны ООН угрожать уничтожить одно из государств – членов ООН, то почему этого не может делать любой другой лидер, когда будут поставлены под вопрос национальные интересы его государства? Вопрос только в масштабе субъективно оцениваемой угрозы и наличии материальных средств для её предотвращения.
Для США новая политика – это не адаптация к реальности, которая им не нравится. Любая не работающая только на их процветание реальность им нравиться даже чисто теоретически не может. Да и в принципе государства перестают совершать попытки перестроить реальность под себя и начинают к ней приспосабливаться только тогда, когда необратимо относительно слабеют по отношению к другим державам. В каком-то смысле на этот путь встаёт сейчас и Россия, которая уже недостаточно велика для того, чтобы не создавать институтов и правил. И, видимо, ошибочным было бы считать, что Россия сможет в будущем проводить изоляционистскую политику или обходиться без многосторонних союзов и институтов. Такие организации, как Евразийский экономический союз, Шанхайская организация сотрудничества или БРИКС необходимы России для достижения в том числе её национальных целей развития. Однако развития, не направленного на господство как средство существования.
Другое дело США. Новая американская стратегия, олицетворением которой стали невиданная с начала 1980-х программа вооружений и манера вести дела вступившего в свои полномочия чуть больше года назад президента – это не примирение с реальностью. Это – возобновление холодной войны – борьбы за мировое господство. Мы за последние пару десятилетий привыкли к другой – более расслабленной, глуповатой и прямолинейной американской политике – смеси искренней веры в свою миссию и наглости. В свою очередь американцы после распада СССР привыкли к отсутствию ограничителей, а это снижает интеллектуальную активность и изобретательность. Теперь политика, в первую очередь – на евразийском пространстве, опять будет определяться рейгановской формулой «мой рецепт для холодной войны прост – мы выигрываем, они проигрывают».
Одним из инструментов этой борьбы становится, как и раньше, внесение раскола в отношения между другими крупными игроками, искусственное стравливание их. Так всячески поощряются китайско-индийские противоречия. Хотя обе державы, видимо, слишком мудры, чтобы не поддаваться на провокации. Их противоречия не имеют объективного характера. Как, впрочем, любые двусторонние трудности внутри евразийского континента, а не на его периферии. И в целом, как можно часто услышать от индийских коллег, внешняя политика этой страны не строится на основе раз и навсегда определённых целей и задач. Есть, скорее, достаточно широко определяемые приоритеты и национальные интересы.
В таких условиях для России, Китая и других евразийских государств особенно важно не допустить распространения этого хаоса на свой макрорегион. Политическая идея Большой Евразии может в перспективе трансформироваться в появление некоего международного сообщества, отношения между участниками которого будут теснее и доверительнее, чем их отношения с другими странами. Но сначала необходимо не допустить формирования в Большой Евразии новой многополярности с соперничающими или даже просто конкурирующими центрами силы. Главными из которых, в силу своих военных, политических и экономических возможностей, всё равно остаются Китай и Россия.
А именно такую линию – на поощрение в Большой Евразии конкуренции – проводят сейчас, судя по всему, США и их ведущие партнёры в Европе – Великобритания, Германия и Франция. Европа вообще постепенно возвращается к более гибкой и активной политике. И не только на декларативном уровне. Новое качество ЕС в мире станет неизбежным следствием его внутренней трансформации. Во главе этого движения намеревается встать амбициозный французский президент-популист Эммануэль Макрон. Обновлённая, будем надеяться, Европа совершенно не обязательно окажется врагом Большой Евразии. Пока (и выступления на прошедшей недавно в Мюнхене конференции это подтвердили) европейские лидеры в массе своей весьма консервативно воспринимают инициативы, которые не могут контролировать. И, скорее всего, в среднесрочной перспективе будут работать на стратегию внесения в Евразии раскола.
Реализации этой стратегии могут начать невольно способствовать малые и – особенно – средние страны региона, привыкшие обеспечивать свои суверенные интересы именно за счёт максимального вовлечения региональных и внерегиональных партнёров. Классическим примером уже стало поощрение странами АСЕАН присутствия в Юго-Восточной Азии США, России и других крупных государств. Может подобный соблазн начать реализовываться и в континентальной части евразийского макрорегиона. Такое поведение вполне объяснимо даже с теоретической точки зрения – крупные государства в проектах международного сотрудничества и интеграции всегда вносят больше малых или средних. Но они и получают больше. Это исторически делало объективным то, что при взаимодействии разных по масштабам государств выгоды всегда относительны. Нужно понимать это и учитывать, начиная совместные проекты.
Однако в условиях нарастающего хаоса и архаики сам факт сотрудничества становится настолько важным, что этим сотрудничеством нельзя рисковать из опасений получить меньше, чем более могущественные партнёры. Относительная невозможность максимизировать выгоды в условиях всё большей международной анархии не так значима, как абсолютная выгода от сотрудничества и интеграции. Когда вокруг рушатся институты и правила, а отношения между государствами, как и поведение наиболее могущественных из них, становится всё более подверженным существующим нормам, всем государствами Евразии стоило бы ценить существующие в их распоряжении цивилизованные формы международного общения. И это одинаково важно, как для больших России, Китая или Индии, так и для средних по размеру Казахстана и других партнёров по евразийской политике.
