Генри Киссинджер утверждает, что жизнеспособность любого международного порядка зависит от того, насколько он уравновешивает законность и власть. Причём и то, и другое подвержено эволюции и изменению. Впрочем, «когда такое равновесие нарушается, то ограничители исчезают и открывается простор для появления самых непомерных притязаний и деятельности самых неукротимых игроков; воцаряется хаос, который длится до тех пор, пока не установится новый порядок».
В рамках Версальского урегулирования, по его мнению, был допущен излишний крен в сторону законности и общих принципов, а пренебрежение элементом власти фактически спровоцировало возникновение немецкого ревизионизма. Это утверждение вполне применимо и к провалу попыток установления всеобщего и справедливого мира после окончания холодной войны.
Декан факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ и почётный председатель Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) Сергей Караганов пишет, что «Версальский мир» был навязан России – «хотя и в "бархатных перчатках", без прямых аннексий и контрибуций. Но систематически ограничивая свободу, сферы влияния и рынки России и, наоборот, расширяя свою зону политического и военного контроля и влияния – через расширение НАТО, политического и экономического – через расширение ЕС». Караганов называет это «Веймарской политикой в бархатных перчатках», проводя которую Запад «стал теснить Россию в политическом поле, в сфере безопасности, в сфере экономики». Поначалу Россию беспокоило только расширение НАТО. «Но постепенно выявилось, что невыгодно для России и расширение Евросоюза. Оно не сопровождалось, как надеялись и говорили, движением к созданию единого и равноправного человеческого и экономического пространства от Лиссабона до Владивостока. Геополитическая экспансия уменьшала в глазах россиян выгодность отношений с Европой, в том числе в ценностном измерении, быстро ослабляла в политическом классе позиции проевропейских сил и настроений. Восторжествовала логика – западники, пользуясь нашей слабостью, пытаются отобрать у нас завоеванное веками, ещё больше ослабить нас».
Здесь уже чувствуется явный перебор, поскольку «бархатные перчатки» и в самом деле были бархатными, и никто после 1991 года Россию наказывать не собирался. Напротив, разрабатывались всевозможные меры по приобщению России к атлантическому и большому западному сообществу, хотя был понятен и масштаб препятствий на пути к её полному включению. Само это сообщество против присоединения России не возражало, но ему хотелось иной России, не той, которая предлагалась, тогда, как сама Россия желала влиться в западное сообщество на своих собственных условиях.
СССР и Россия положили конец холодной войне в надежде стать частью переформатированной Европы. Вместо этого Россию пригласили в Европу, остававшуюся частью атлантической системы безопасности, которая для того, собственно, и создавалась, чтобы сдерживать СССР. Россия же стремилась стать частью исторического Запада, чтобы посредством этого членства преобразовать его в Большой Запад, а вот старые члены, по понятным причинам, опасались, что членство России подорвёт установленные формы правления и спровоцирует размывание нормативной базы.
В России это лишь усилило подозрения на тот счёт, что её завлекли в стратегический тупик, где единственным выходом для неё будет измениться до полной утраты своего исторического своеобразия и сдать свои геополитические позиции. Но была и альтернатива: сохранить верность определённому представлению о себе… и остаться чужой там, где, как верилось, был её родной дом. Были предприняты разного рода меры по продвижению на восток – иные значительные по масштабу и давно назревшие – но в итоге Россия всё-таки пришла к выводу, что она – европейская держава и исконный член западного сообщества. Нынешний разлад в европейской системе безопасности как раз и был вызван неспособностью выработать формулу для осуществления этих устремлений.
Валдайская записка №33
Страшный сон Генри Киссинджера: треугольник США–Китай–Россия меняет правила.
Каковы более широкие концептуальные рамки этого разлада? Основываясь на наработках исследователей из Английской школы, я предлагаю следующую схему. Сегодняшний мировой порядок, по существу, представляет собой бинарную систему. Существует развивающаяся структура международного сообщества, возглавляемая ООН, при которой имеется разветвлённая система международного права, нормативно-правовые акты и органы управления международной (Бреттон-Вудской) финансовой системой, включая Всемирный Банк и Международный валютный фонд.
На нормативном уровне важный шаг вперёд в деле создания основы для международного нормативного управления был сделан с принятием в 2005 году конвенции об Ответственности по защите (ОПЗ). Это событие и другие явления подобного рода содействуют разрушению классических принципов национального суверенитета и созданию определённых наднациональных учреждений и норм. Такова структура универсализма. Однако в глазах многих не западных держав международное сообщество встроено в структуру западной гегемонии, и поэтому их целью является «универсализация универсализма». Иными словами, задача состоит в том, чтобы побудить международное сообщество действовать по-настоящему независимо в качестве верховного выразителя общих чаяний человечества и составляющих его народов.
Второй уровень состоит из национальных государств и их различных региональных объединений; это так называемый «многопорядковый мир». Данная концепция довольно сильно отличается от заветной российской мечты о построении многополярного мира, просто подразумевающей наличие разных полюсов в рамках международного сообщества. В двухуровневой системе различные мировые порядки взаимодействуют с международным сообществом и каждый из них относителен. Самым главным и наиболее сплочённым из них является атлантическое сообщество, известное как Запад. Именно оно внесло наибольший вклад в формирование современного мира и во многих отношениях сохраняет гегемонистские устремления, хотя классический век его имперского господства уже в прошлом.
Россия, безусловно, является частью этого Запада, но частью противоречивой. За крушением альтернативной модели современности – советской системы – не последовало ожидаемого беспроблемного возвращения России на «столбовую дорогу истории», как выражались интеллектуалы горбачёвского призыва. Вместо этого двойственная позиция России подстегнула нескончаемую внутриполитическую дискуссию о месте России в мире, сопровождавшуюся её дрейфом в сторону не западного мирового порядка.
Ведущей державой в этом альтернативном созвездии, безусловно, является Китай. Российско-китайские отношения сейчас лучше, чем когда-либо, однако в двухсторонних связях существует и напряжённость, коренящаяся в различных институтах и организациях. Тем не менее общее чаяние этого мирового порядка №2 состоит в том, чтобы его голос был услышан и возымел одинаковое воздействие на управление мировыми процессами, а также чтобы структуры международного сообщества обрели подлинную независимость в деле разрешения глобальных проблем и, таким образом, перестали быть орудием западной гегемонии.
Итак, западный многосторонний подход является лишь одной из форм взаимодействия, хотя многосторонность на уровне международного сообщества в рамках данной модели может быть отделена от системы гегемонии и обрести большую автономность в качестве самостоятельной системы. Бо́льшая «многополярность», с этой точки зрения, означает не меньшую многосторонность, а многосторонность, высвободившуюся от подчинения гегемонизму.
Под конец холодной войны эта вертикальная многоуровневая пространственная концепция дополнилась по меньшей мере тремя горизонтальными временными моделями. Первую можно назвать «гегемонистской», что в действительности означает продолжение привычных практик вопреки затуханию не только холодной войны, но и долгосрочного освободительного порыва, направленного против капиталистической гегемонии, который впервые проявился ещё в эпоху Великой французской революции и набрал силу в виде марксистских и различных рабочих движений в XIX и XX столетиях. Гегемонистская модель совмещает в себе не только самоочевидную успешность капиталистической демократии, но и глубоко запрятанные традиционно западные имперские амбиции.
Отрицательная трансцендентность холодной войны – это нечто гораздо большее, нежели просто business as usual; это ещё и радикализация гегемонистских практик и идеологии («конец истории»), и попытки упрочить главенство Запада под прикрытием разговоров о свободе и демократии. На международном политическом жаргоне в период после 1989 года это получило название «лидерства» США в «однополярном мире». Затем последовали попытки закрепить преобладание США в изменившихся и более сложных условиях, отмеченных появлением новых соперников, в частности в Азии. К концу первого десятилетия XXI века заговорили о «новом мировом беспорядке». В этих разговорах, в числе прочего, отразился факт частичного отмежевания России от западной системы, ставший итогом нескольких лет неуверенных попыток приспособиться к новой ситуации в 1990-х годах прошлого века. Размежеванию сопутствовали публичные дебаты, участники которых рассуждали о начавшемся упадке США, о многочисленных кризисах в ЕС, о слабости Европы и о возможности поддержания международного порядка, основанного на правовых нормах, в условиях так называемого «века террора». О возвышении других судят на основании собственного опыта.
Вторая модель представлена различными частными вызовами. Хотя сопротивление историческому Западу со стороны России несёт в себе кое-какие неповторимые черты, оно тем не менее является частью более широкой категории попыток, направленных на передел глобальных властных структур, которые то и дело предпринимают маргинальные и периферийные игроки. Во время холодной войны против господства Запада боролись СССР и (несколько иначе) Китай, а Движение неприсоединения пыталось нащупать средний путь. В 1970-х годах прошлого века шла борьба за создание «нового международного экономического порядка», нарушавшая мировое экономическое равновесие. В то же самое время различные движения сторонников мира предупреждали об опасности ядерной катастрофы. После 1991 года лидеры движений антиглобалистов и альтерглобалистов попытались выработать новый способ сопротивления и создать новые силы сопротивления, но, как и их предшественники, эти движения зашли в тупик. Новые сильные игроки, способные бросить вызов западному господству, появились только сейчас, с подъёмом Китая и отдалением России от Запада. В своём выступлении на сессии Генеральной Ассамблеи ООН 23 сентября 2016 года министр иностранных дел Российской Федерации Сергей Лавров в кратких, но ёмких словах изложил суть российской позиции неприятия гегемонизма, заклеймив «идеи менторства, превосходства, исключительности», глубоко укоренившихся среди политических элит ряда западных стран: «<…> Человечество, переходя от биполярного и монополярного миропорядка к объективно формирующейся полицентричной, демократической системе международных отношений, сталкивается с общими для всех вызовами и угрозами, преодолеть которые можно только совместными усилиями. Справедливо указывалось на необходимость изменения философии межгосударственного общения, исключив попытки вмешиваться во внутренние дела государств, навязывать модели развития странам и народам».
Лавров также подчеркнул необходимость «неделимой безопасности» для Евроатлантического региона, пагубность «двойных стандартов» в борьбе против терроризма и необходимость в «объединительной повестке дня» для организаций международного сообщества. Но предмет этих рассуждений – скорее, государственный суверенитет, непохожесть путей модернизации и неприятие западного менторства, чем свобода и демократия.
Однако ни Россия, ни Китай не являются классическими вестфальскими государствами (если такая категория вообще существует), поскольку наличие у них обязательств перед международным сообществом (и его региональными ответвлениями) означает, что они глубоко вовлечены в деятельность его международно-объединяющих структур. Россия остаётся членом Совета Европы и других институтов международного сообщества Европы. Китай стал участником руководимого США мирового неолиберального разделения труда, а его планы возрождения разнообразных «шёлковых путей» и осуществления проекта «Один пояс, один путь» можно истолковать как классические шаги по преодолению внутреннего сверхнакопления.
Китайская модель государственного капитализма, как и российская, отклоняется от классической англо-саксонской модели в части создания двойной структуры, объединяющей государственные и рыночные стратегии. Российская модель нацелена на развитие в меньшей степени, а российский государственно-бюрократический капитализм является фактором, упрочивающим периферийный капиталистический статус страны. Это подрывает усилия Путина по преодолению её политической изоляции. Ни Россия, ни Китай не бросают прямого вызова гегемонии США, однако обе страны поощряют развитие параллельных структур, обладающих потенциальной возможностью стать дополнением к господствующему порядку и, в конце концов, его заменить. По словам Джованни Арриги, каждый цикл накопления проходит под руководством державы-гегемона и сопровождается изобретением новых способов формирования капитала. Конкуренция двух гегемонов – Китая и США – может привести к преобразованию капитала и даже к преобразованию управления.
Таким образом, нынешний вызов, брошенный гегемону младшими партнёрами, есть явление неоднозначное. Россия и, возможно, Китай суть не ревизионистские, а неоревизионистские державы: они не выступают против основ международного сообщества, а стремятся придать его практикам универсальный характер, ограничив преобладание традиционных гегемонистских держав и укрепив его способность к сопротивлению вызовам со стороны подлинно анархических образований вроде ДАИШ (радикальная организация, запрещённая в России). В России это называется «демократизацией международных отношений», что подразумевает более равномерное распределение власти в системе. Ни Россия, ни Китай не привержены идее создания альтернативного нормативного мирового порядка, но при необходимости объединяют усилия для защиты собственных интересов и сотрудничают на уровне международного сообщества, чтобы создать противовес власти гегемонистского порядка.
Российская стратегия на этот счёт осуществляется непоследовательно, поскольку упор на укрепление роли ООН и международного законопорядка подтачивается узкокорыстными толкованиями, обслуживающими краткосрочные интересы страны. Представители российских властных структур утверждают, что Россия была вынуждена нарушить договорные нормы поведения на международной арене (например, во время войны в Грузии в 2008 году и на Украине в 2014 году), потому что её загнали в тупик и она была вынуждена нанести ответный удар «оружием слабых», даже если при этом и пришлось поступиться нормативной позицией, провозглашённой в её внешнеполитической доктрине, политической доктрине в области безопасности и оборонной доктрине. С этой точки зрения можно утверждать, что Россия временами применяет ревизионистскую тактику, но не следует ревизионистской стратегии. Однако это ничуть не повышает последовательность и предсказуемость внешней политики России.
Первичная, низшая форма зарождающегося порядка является промежуточной категорией; пока что слишком рано говорить о многопорядковом мире, хотя со временем он, может быть, и появится. Но он не является и «ничейным миром», поскольку избавление от гегемонистского господства над мировым сообществом как раз и подразумевает его превращение в «мир для всех и каждого». Такое видение мирового порядка является более плюралистичным: в этом мире отсутствует преобладание какой-либо группы государств. Речь здесь идёт не о смене власти, описанной в теории политического реализма, а о перемене в характере международных отношений типа той, которую Россия ожидала по окончании холодной войны.
Цель России – вернуться в лоно преобразованного западного и европейского мира, тогда как Китай, осуществивший широкомасштабное проникновение в западную финансовую и хозяйственную систему, вряд ли покинет антигегемонистский блок в ближайшее время. И не только потому, что такой блок ещё не оформился организационно. Российские и китайские консерваторы и даже нерадикальные либералы доказывают, что партнёрство не означает ассимиляции, и отстаивают независимую политическую субъектность своих стран. Глава научно-исследовательского центра ШОС Сян Ланьсинь утверждает, что неверно трактовать ситуацию даже в терминах «подъёма Китая», поскольку вопрос в том, как далеко будет готов зайти Китай в своём стремлении «угодить» существующему мировому порядку посредством осуществления внутренних преобразований. И станет ли претерпевший изменения Китай (теория, выдвинутая консерваторами) разрушительной силой, способной «попытаться захватить власть в мире путём изменения правил игры в рамках существующего политического порядка с целью повысить собственную политическую легитимность».
Но у Китая, как и у России, нет причин разрушать нынешний международный порядок. Впрочем, «он, безусловно, будет готов поменять некоторые правила игры в соответствии с китайскими традициями, культурой и национальными интересами». Борьба за преобразования будет зиждиться на цивилизационной, а не на национально-государственной идентичности Китая. В выражениях, глубоко созвучных российской консервативной критике гегемонистской системы, Сян Ланьсинь предупредил Запад о том, что «Китай готов к идеологической битве с Западом, но в отличие от холодной войны это будет не битва добра со злом, а серьёзное обсуждение вопросов культуры».
Нарождается союз не западных держав, но назвать иных его членов последовательными антизападниками нельзя. В российских и китайских воззрениях имеются расхождения (в то же время и сами эти государства далеко не монолитны). Официальная китайская политика состоит в том, чтобы оказывать России поддержку в её конфронтации с историческим Западом, однако многие китайские учёные критикуют Россию за неудачу в выработке последовательной стратегии развития и за то, что та позволила завлечь себя в стратегическую ловушку, расставленную Западом.
Китай же сумел удержаться на линии устойчивого роста и плавной смены высшего руководства. У Китая имеется стратегическая концепция реформы многосторонней системы торговли; одновременно в партнёрстве с Евразийским экономическим союзом осуществляется проект «Один пояс, один путь». Китайцы оказались в сходном стратегическом положении, но путём модернизации экономики и общества и применения гибкой и беспроигрышной дипломатической стратегии, что привело к глобальному возвышению Китая, им удалось преобразовать (далеко не решённую) стратегическую проблему.
Противовес подчинённому статусу России создаётся её великодержавными устремлениями, что делает её одновременно и подчинённой страной, и империей. Такая сложная «постколониальная» идентичность заставляет вернуться к более общей проблеме того, что в советский период Россия была одновременно и жертвой, и насильником. Множественная и противоречивая идентичность России неизбежно наполняет её внешнюю политику глубокими противоречиями. В частности, отношения между Россией и Европой всегда носили двойственный характер, а в последние годы эта их особенность обозначилась ещё чётче. В стратегическом и институциональном смысле Россия находится вне Европы, но по своим культурным и социальным устремлениям она полноправный член европейского сообщества.
Носители третьей (во всех смыслах антизападной) модели мирового порядка весьма критично относятся и к подчинённым претендентам на мировое господство. Мы имеем в виду представителей различных течений воинствующего ислама. Вооружённое крыло джихада сформировалось (с помощью Запада) во время советско-афганской войны в 80-е годы прошлого столетия, а потом оформилось в международную организацию, известную, как Аль-Каида. За бомбардировкой боевиками Аль-Каиды посольств США в Кении и Танзании в 1998 году последовали атаки на Всемирный торговый центр и Пентагон 9 сентября 2001 года. В период после 1996 года движение «Талибан» упрочило свои позиции в Афганистане, но потерпело поражение от Запада после событий сентября 2001 года.
Результатом последовавшей затем пятнадцатилетней войны с участием сил НАТО стала нынешняя патовая ситуация. Талибы контролируют обширные участки страны, а водворившееся в Кабуле выборное правительство едва удерживается у власти с западной помощью. «Агрессивная война» Запада против Ирака в 2003 году породила массу джихадистских и фундаменталистских движений и одновременно укрепила позиции Исламской республики Иран. Из них, в конце концов, выкристаллизовалось суннитское повстанческое движение, получившее название «Исламское государство» (ИГИЛ, или ДАИШ). В 2014 году ДАИШ завоевал огромные участки территории на севере Ирака и Сирии, отвергнув пограничное соглашение Сайкса-Пико 1916 года, и объявил о восстановлении халифата. Россия восприняла ДАИШ как смертельную угрозу своей безопасности: тысячи её граждан примкнули к повстанцам, а это было чревато разгулом терроризма на Северном Кавказе и в населённых мусульманами областях на Волге, куда те обязательно вернулись бы. Филиалом ДАИШ стал Кавказский эмират на Северном Кавказе. Неспособность западных держав и России к сотрудничеству содействовала затягиванию гражданской войны в Сирии. Различные исламские повстанческие движения, действующие в Синьцзяне и Центральной Азии, угрожают дестабилизацией всему этому региону.
Опыт расширения НАТО и увеличения числа членов Евросоюза не подтвердил выкладок либералов о том, что международные институты и организации способствуют росту взаимозависимости и в итоге появлению независимых структур международного сообщества. Напротив, становление международного сообщества происходит за счёт удовлетворения потребностей отдельных государств на основе международных норм и законодательства. Сегодняшняя международная политика характеризуется борьбой за «демократизацию» международного сообщества. Другими словами, это сообщество стремится обрести бо́льшую независимость от гегемонистской системы и в то же время не подпасть под власть подчинённых держав.
Впрочем, европейские реалисты отдают себе отчёт в том, что важной частью уравнения являются и негосударственные игроки. Например, уйдя в отставку с поста президента СССР, Михаил Горбачёв продолжал искать пути к позитивному преодолению наследия холодной войны и потратил годы своей жизни на создание общественных движений за мир и диалог. Это была попытка предложить новые условия дискуссии и, таким образом, поменять идентичность.
Конструктивистские доводы о том, что идентичность создаётся путём взаимодействия с другими, вполне справедливы, однако условия для содержательного взаимодействия по-прежнему создаются с помощью государства. Независимо от разнообразия форм правления и различий в идеологии, государства действуют схожим образом. Структура международной политической системы определяется анархией и отсутствием центральной власти. Сотрудничество в международной системе ограничивается такими факторами, как незащищённость, неравное распределение власти и неуверенность относительно намерений других. В то же время под воздействием этих факторов создаются союзы и альянсы. Именно эти взаимодействия, представляющие, по словам Кеннета Уолтца, борьбу России за выживание, закладывают сейчас основу её будущего.