Пресловутая сингулярность, которой стало так модно пугать, на самом деле уже наступила. Но что с ней (а особенно после неё) делать – никто не знает.
Не хотелось бы говорить банальности о наступивших глобальных изменениях. Это давно стало общим местом.
Так что большой новизны в человеческих страданиях и метаниях из-за изменений мира и порядка в нём – нет. В своё время писатель и учёный Айзек Азимов написал роман «Конец вечности». В этом романе человечество оказывается – благодаря воле одного человека, некоего техника Харлана – вынужденным перейти от планомерно управляемого существования к многообразию выбора и страшной, вследствие этого, неопределённости. Согласно Азимову, человечество долгие годы существовало в параллельных мирах, каждый из которых был стабилен. И специально обученные люди так ловко действовали в этих мирах, что веками поддерживали существующий порядок. В одном мире больше ели и меньше работали физически, в другом был избыток сексуальной свободы, к примеру, а в третьем помощь роботов была нормальным делом. Но, главное, по существу в этих мирах ничего не менялось.
О подобном писали многие. Социолог Зигмунт Бауман справедливо замечал, что жизнь человеческая сравнительно недавно радикально изменилась. Прежде, ещё лет двести назад, казалось возможным создать идеальный мир, сделать так, чтоб всем всего хватало. И в самом деле, вроде бы, можно было бы рассчитать, что кому нужно: хлеба, одежды, лекарств и так далее.
Зигмунт Бауман говорит:
«Мы не можем себе представить, чтобы наше общество не стремилось к тому, чтобы продвигаться дальше относительно его настоящего уровня развития. Существовать – это расти, изменяться всё время. Именно это соединяет два этапа современности.
Но есть, как я уже сказал, также и разрывы, отличия между ними, состоящие в том, что наши отцы и деды считали, что непрерывное изменение условий жизни – это временное явление, временные заботы и хлопоты, затруднения, которые они встретили на определённом историческом периоде своей жизни, а потом придёт время отдыха. Например, самые великие и значительные экономисты XX века не занимались проблемой экономического роста, для них он представлял собой только временный эпизод истории. Предположение экономических теоретиков XX века состояло в том, что мы занимается производством, строим новые заводы, увеличиваем эффективность труда для того, чтобы удовлетворить существующие и определённые нужды и потребности человека. Нужды человека можно научно подсчитать, потому что это величина постоянная. Мы можем подсчитать, сколько нужно новых заводов, чтобы удовлетворить все имеющиеся у человека нужды. А вместе с их строительством беспокойство и беготня, которые мешают нам спокойно жить, придут к концу. Таким образом, идеал экономики XIX века состоял в стабильной экономике, из года в год воспроизводящей то же самое рутинное производство продукции. Вот именно это и изменилось». (Зигмунд Бауман. Лекция в Москве, цит. по публикации на сайте Полит.ру)
В сущности, суть знаменитого высказывания о том, что коммунизм есть общество, в котором от каждого требуется по его способностям, а раздаётся ему по потребностям, – ровно и точно в подобном понимании мира как способного достичь гармонии и стабильности. Мальтузианские страхи опять же исходят из того же.
После Второй мировой войны, когда идея циклического времени окончательно заменилась пониманием времени линейного, времени вечного развития, возникла иная иллюзия. Не менее, надо сказать, удивительная. И эта иллюзия заключалась в том, что хоть прогресс есть естественная составляющая жизни, а развитие – цель существования, мы всё равно живём в одном времени, у человечества общие идеалы, мы стремимся к общему будущему, которое скоро все будут понимать более или менее схоже.
В упомянутом романе Азимова после сокрушения иерархии разделённых времён (кстати, так называемый крах колониализма ровно в этом) всё человечество попадает в одно время и получает возможность строить общее будущее.
Но и эта иллюзия развеялась. Если хотите, пришла та самая, столь популярная ныне, сингулярность. Общего времени, в котором есть общие идеалы и надежды, больше нет. И появится ли оно вновь – неизвестно. Символами этого, конечно, стали Трамп и Brexit. Но они сами, скорее, реакция на произошедшие изменения.
Тот же Бауман говорит:
«Мне кажется, что самая важная черта современного периода состоит в не-направленности перемен. Сегодня, как никогда, сложно сказать о том, что происходящие перемены имеют какое-то заранее определённое направление, они застают нас врасплох, мы их не ожидаем и не предвидим». (Там же)
Кстати, популярные в последнее время рассказы Нассима Талеба о «чёрном лебеде», в сущности, ровно об этом, о том, что в ненаправленном странствии, в которое пустилось как никогда могущественное и вооружённое человечество, за каждым новым поворотом – неизвестность. Да и сам поворот практически невозможно предсказать.
И наиболее ярко эта не-направленность и внутренняя кризисность проявились в глобализации, одной из характерных черт которой являлась миграция.
Конечно же, миграция – совершенно не новость. Вся жизнь людей, если хотите, миграция. Все куда-нибудь, когда-нибудь, откуда-нибудь пришли. И часто там, куда одни пришли, уже были другие. Иногда всё проходило мирно, иногда совсем нет. Но не в этом дело. В каждой точке миграционного столкновения было своё решение, и было трудно его экстраполировать повсюду.
Нынешний миграционный кризис глобален, поскольку одна часть мира, полагая себя неким целым (условно – Запад), стремилась, желала притянуть к себе иных, включить их в своё время, в по-своему понимаемое будущее. И вот тут случилась беда. Не знаю, может быть, и катастрофа, хотя, строго говоря, это не обязательно. Не всегда острый и драматический кризис оборачивается тотальным распадом. Хотя и это возможно. Но беда заключается в том, что так называемые мигранты живут в другом времени и видят будущее совсем иначе. И это вовсе не их вина, не следствие какой-то особой злонамеренности или ненависти. Просто архипелаг человечества вдруг стал расширяться, как вселенная после большого взрыва.
Так что, стоит заметить, проблема рисуется очень даже глубокой. Например, совершенно эмпирически вдруг выяснилось, что и сами принимающие мигрантов совсем не едины, что у них самих нет полного согласия в том, каково же это будущее, в которое мы путешествуем. Равно как и сами мигранты – расколоты, и у них нет этого согласия. И одни мигранты близки к одним принимающим, а другие к другим. И ещё полно тех, кто настолько не близок ни к кому, что ничего кроме спонтанной и неопределимой ненависти испытывать не может.
В общем, глобализация высветила проблему развития самым радикальным образом. Нет никаких внятных ответов на вопросы, а как эта глобализация вообще должна регулироваться? И должна ли? А если должна, то кто регулирует и на основании чего? Никто же не знает направления. Просто плывём по реке времени, талантливо упражняясь на нашем плоту в украшении недействующего рулевого колеса.
В какой-то степени нынешний кризис – результат фантастических успехов, особенно в сфере технологий, которые не только поразительно успешны, но ещё и никогда не втягивали столько людей в своё поле. Это, кстати, довольно новое явление, поскольку даже индустриализация ХIХ–ХХ веков распространилась не на всех – хотя бы географически.
Выбор современного человечества (но вот кто этот выбор делает, от кого этого выбора стоит ожидать?) – в проблеме стратегии развития. Мы стали так умны, что можем очень и очень многое. Современные инженеры – немыслимые гении, Леонардо да Винчи позавидовал бы. Вообще способности людей развились всесторонне, включая, что немаловажно, способности к самоуничтожению. Скачок от убогого уже пулемета (хоть и он до сих пор неплох) – фантастический. Никакой Навуходоносор не мог и мечтать так эффективно убивать себе подобных. Хоть он и использовал всё, что мог, но ему даже не удалось полностью вырезать ни один народ (может, мы о чем-то или о ком-то не знаем). Мы, сдерживаемые всё ещё некоей культурой, не используем и тысячной, да и миллионной части возможностей осуществления насилия. Тем не менее по мере исчезновения хотя бы иллюзии общего будущего кризис в сфере насилия – грядёт. И как всегда – это опять же кризис развития.
Людям надо или дерзать, или застрять в страхе. Те сегодняшние явления, которые с большей или меньшей основательностью называют «фашистскими», сплошь оборонительные по своему характеру. В отличие, кстати, от фашизма 20–30-х годов прошлого века, куда более дерзкого и наступательного.
В каком-то смысле нынешний, текущий кризис развития похож на драму поздней новой истории, когда стало ясно, что рабство дурно не просто потому, что оно не очень эффективно (оно вполне было эффективно – в хлопковых странах во всяком случае), а потому, что оно само по себе противоречит развитию, духу будущего.
Мы в кризисе выбора между немыслимым прогрессом и свободой – здоровья, возраста, мысли – и опасливым консерватизмом, предлагающим затаиться на время. Но штука в том, что затаиться не удастся. Движение пойдёт или вперёд, или назад. Рисков поровну. Не факт, что свобода и успех не будут сопровождаться дикими жертвами вплоть до полной всеобщей погибели, но и отказ не менее опасен. И прежде всего потому, что существующие политические и социальные механизмы, имеющиеся в нашем распоряжении, не позволяют эффективно управлять ситуацией, осуществлять компетентную экспертизу происходящего и находить убедительные консенсусы по поводу основных вызовов.
На международно-политическом уровне проблема проявляется в основном в форме столкновения, скажем так, сил глобализации и национальных государств. Это, конечно, некоторое упрощение. И глобализация разнообразна, текуча, и национальные государства не одинаковы, а управляющие ими элиты имеют весьма пёстрый набор интересов.
Тем не менее новейшие технологии (прежде всего то, что называют глобальной коммуникацией), транснациональные корпорации существенно подорвали национальный суверенитет (или то, что обобщенно так называют). Новые технологии, модели образа жизни, работа стали трансграничными. Их регулирование подчас просто невозможно в рамках национальных государств. Хотя бы потому, что в некоторых случаях такое регулирование требует колоссальных усилий и огромных средств от государств, многие из которых в принципе не располагают соответствующими возможностями.
Вообще-то опыт работы с национальным государством накоплен колоссальный. Есть система разделения властей, есть большое количество институтов: партий, профсоюзов, общественных организаций, местного самоуправления и так далее, которые в совокупности имеют большие возможности для поиска решений, их обсуждения на национальном или локальном уровне.
Но силы глобализации сумели набрать такие обороты, что, повторю, легко перешагнули национальные границы и, соответственно, возможности национального регулирования. И это, надо сказать, оказалось очень выгодно. В целом люди никогда не жили так хорошо, как сегодня. Информационные и денежные потоки текут свободно, и попытки их ограничить имеют довольно ограниченный эффект. Новые технологии приводят к резкому повышению производительности труда и тем самым высвобождают десятки миллионов людей. Развитие робототехники, интернета вещей, индустриальная/техническая революция 4.0 шагает, как когда-то говорилось, по планете. Возникает огромное количество сообществ, которые составляются не по географическому признаку, поскольку общаться можно мгновенно практически с кем угодно вне зависимости от места нахождения. Никогда прежде идущие на земле экономические, политические, культурные и социальные процессы не были так взаимосвязаны.
Но уровень их регулирования на международном уровне совершенно не соответствует достигнутой мощи. Яркий пример, борьба с глобальным потеплением. Если оно есть, а это вполне вероятно, то эффективность принимаемых решений крайне низка. Более того, тренд последних лет не даёт особых надежд на то, что в самом ближайшем будущем мы увидим расцвет международного регулирования, поскольку любое регулирование помимо убеждения должно обладать эффективным механизмом принуждения к соблюдению правил. Но, к примеру, принятые решения в рамках достигнутых соглашений по борьбе с глобальным потеплением довольно ловко обходят вопрос о санкциях за нарушения параметров выбросов в атмосферу.
Более того, и победа Трампа, и Brexit свидетельствуют об обратной тенденции – склонности многих стран к ресуверенизации, изоляции и избеганию международных обязательств. Трамп, например, довольно последовательно развивает мысль о том, что нужно идти по пути двухсторонних отношений, отказываясь от глобальных союзов и договорённостей.
Есть ощущение, что среди сегодня правящих национальных элит верх берёт тенденция к некоторому замораживанию развития, к поддержанию статус-кво, к возвращению к какому-то якобы прекрасному прошлому. Но золотого века никогда не было, и современные постиндустриальные буколики – такая же фантазия, как и гесиодовские.
Я уже писал, что многое в поведении Трампа и подобных ему «популистов» связано с явным потворством страхам перед непонятным будущим, свойственным значительной части населения Земли.
Так что ситуация, в которой мы сейчас оказались, довольно деликатна. Стремительный рост самых разных технологий, их глобальное развитие, неизбежно игнорирующее национальные границы, увеличение числа людей по всему миру, вовлечённых в этот рост, можно остановить только путём замораживания прогресса, что чревато самыми страшными последствиями: радикальным укреплением шовинизма и ксенофобии, подрывом демократических ценностей, формированием жёстких, закрытых режимов, насилием и даже большими войнами.
Но и глобальный технологический процесс, ничем не регулируемый, влечёт не менее опасные последствия. Дело в том, что хотя глобализация и предусматривает уравнивание условий жизни во всем мире, но сам этот процесс по природе своей неравномерен. И будет осложнён различием условий в разных странах. Так что страшно вообразить, что произойдёт, например, при высвобождении в результате роботизации и компьютеризации многих производств и сервисов десятков или сотен миллионов людей, с которыми неизвестно что делать. Помимо этого, нам грозит и рост технологического неравенства, который приведёт к крушению многих стран. Как, например, люди будут воспринимать ситуацию, при которой в одной стране люди будут бодро жить до лет ста, а в другой – тихо загибаться в шестьдесят?
Основной вызов в том, насколько человечество окажется способным к саморегулированию и нахождению согласия относительно моделей развития и определения контуров желаемого будущего.
Разброс мнений тут, увы, велик. А формирование инструментов согласования интересов национальных элит идёт как минимум крайне медленно. Поскольку непонятно, как устранить или смягчить главный конфликт – конфликт между необходимостью мирового регулирования глобализации и интересами (прежде всего национальных элит).
По всей видимости идея формирования какого-либо рода «мирового правительства», «совета директоров по управлению миром» нереалистична. Пресловутая ООН тому яркий пример: очевидно, что существует предел управленческого влияния организации. Хорошо, конечно, что она есть. Более универсального и при том уникального инструмента международной коммуникации и хоть какого-то согласования интересов нет, но переоценивать ООН, конечно, не стоит.
Как, впрочем, и вообще роль каких-либо многосторонних союзов и договоров. Но, возможно, возрастёт роль двухсторонних отношений; многое в последнее время показывает, что правительства более склонны к такого рода дипломатии, о чём уже говорилось выше.
Но всё же, повторю, главный вызов сегодня – столкновение национальных элит и глобализации, порождающей наднациональные элиты. Каким будет его решение – неизвестно. Вариантов, впрочем, немного.
Один связан с победой изоляционизма и консервации нынешнего положения. По существу это будет означать сговор национальных элит с наиболее отсталыми слоями населения с целью формирования своего рода тоталитарного режима. Это путь безусловного отказа от демократии и свободы, путь подавления наиболее энергичных групп населения, путь сокращения свободной коммуникации. Этот путь может быть реализован практически в любой стране, а в случае успеха в большинстве стран очень даже достижим своего рода чёрный интернационал тоталитарных элит. Будет ли такая система долговечна? Бог весть, слишком много пока неизвестных для ответа. Отмечу только, что подавляющее большинство людей на протяжении почти всей человеческой истории жили вовсе не при демократии, а при более или менее жестоком фашизме.
Вполне вероятен, причём, может быть, и на длительное время, своего рода межеумочный вариант, при котором будет постоянная конкуренция между различного рода режимами. Рисков тут даже больше, чем при глобальном успехе тёмных сил, поскольку будут постоянные трения, а неравномерность, жуткая уже сегодня, будет только нарастать. И угроза войны, перерастания сравнительно ограниченных конфликтов в глобальные столкновения может стать совершенно реальной.
Наконец, возможен и благоприятный исход, всё же человечеству долго везло – мы до сих пор существуем. Может повезти и в этот раз. В этом случае удастся найти основные решения, старые элитные игроки пойдут на компромисс с новыми глобальными элитами, а последние учтут необходимость существенного регулирования мировых процессов. Есть все надежды на то, что искусственный разум к этому времени войдёт в полную силу и полностью избавит нас от хлопот из-за состояния дел в мире.
И наступит новая полная сингулярность.
