Клуб «Валдай»

Жизнь Збигнева Бжезинского служит примером того, какой вклад в политическую жизнь способны сделать истинные граждане своей страны, а также примером достойного ухода после сокрушительного поражения на выборах, пишет эксперт клуба «Валдай» Тоби Гати.

Доктора Збигнева Бжезинского Тоби Гати знала более 40 лет, начиная с её учебы в аспирантуре Колумбийского университета, где она несколько лет работала его научным сотрудником. Она также участвовала в серии семинаров по международным отношениям, организованных доктором Бжезинским в Институте внешней политики при Школе передовых международных исследований (Университет Джонса Хопкинса в Вашингтоне).

Один из наиболее выдающихся мыслителей эпохи холодной войны, Збигнев Бжезинский был и одним из тех, кого больше всего ненавидело советское руководство. К сожалению, так к нему до сих пор относится и значительное число россиян. Они не только неправильно истолковывают мнения, которые Бжезинский высказывал во время холодной войны, но и, по-видимому, не знают того, о чём он писал и говорил после её окончания, в частности – роли России в международной системе.

Выступая перед группой российской молодёжи, приехавшей в США на семинар, доктор Бжезинский с усмешкой назвал себя «некогда самым знаменитым врагом Советского Союза», а потом рассказал, почему без сотрудничества между тремя крупнейшими мировыми державами невозможно обеспечить стабильность на Евразийском континенте. Он часто писал, что Китай и США обладают экономической и оборонной мощью, а Россия играет чрезвычайно важную «логичную и необходимую для всех роль». Он неоднократно говорил, что в отношении России он пессимист в краткосрочной перспективе и оптимист в долгосрочной. В ходе последнего публичного выступления, состоявшегося в Колумбийском университете ранней весной 2017 года, он снова вернулся к теме будущего, когда с Москвой можно будет наладить конструктивные отношения.

Доктор Бжезинский видел, что спазматические перемены, происходящие на Ближнем Востоке и в других регионах (он называл их «глобальным политическим пробуждением») подрывают сами основы существования нынешних режимов и элит, но полагал, что эти перемены давно назрели. Его беспокоил рост воинствующего экстремизма и радикализма, которые, по его мнению, представляют проблему не только для Ближнего Востока, но и для других регионов, таких, как Средняя Азия. Однако реакция на это со стороны США – объявление «войны терроризму» – казалась ему маловразумительной, а то и вовсе бессмысленной. Он считал, что борьба с терроризмом – это деятельность из разряда тактики, а не стратегии. Она не проясняет политических целей и способна привести к бесконечной войне, к созданию союзов, не отвечающих американским интересам, и к отчуждению мусульманских масс, которым, напротив, следует объединяться с нами, а не против нас.

На Ближнем Востоке (и в других местах, включая Россию) какой-нибудь местный лидер может использовать националистические или популистские лозунги для мобилизации масс в поддержку зарубежных авантюр, но даже самому сильному лидеру под силу лишь замедлить (а не обратить вспять) тенденцию к более широкому вовлечению в политическую жизнь местного населения, особенно образованного и растущего среднего класса. По его мнению, такая политика ведёт в тупик. В отношении России он писал почти десятилетие тому назад, что «долгосрочные тенденции просто не согласуются с наиболее ностальгическими мечтами кремлёвского правителя». Но он осуждал и американскую линию на привнесение «ненужных раздражителей» в отношения с Россией, поскольку знал, что Россия всегда относилась с подозрением к американской политике.

Впрочем, главной его заботой в последние годы жизни был вопрос о том, как более рационально и эффективно использовать могущество США, чтобы ответить на новые глобальные вызовы и приспособиться к миру, в котором больше нет глобальной гегемонии. Он предупреждал, что Америка «обладает превосходством, но она не всемогуща». Он полагал, что США могли совершить и порой совершали колоссальные ошибки и чуть ли не с самого начала выступал против войны в Ираке (2003 год) и того, что он называл «деградацией морального престижа Америки в мире». Бжезинский отказывался признавать пытки и политические репрессии в качестве способов защиты американских интересов (он называл иракскую войну «прискорбной войной» и относил её к той же категории, что и войну России в Чечне.) Позднее, несмотря на сильную оппозицию среди однопартийцев-демократов, он поддержал ядерную сделку, которую президент Обама заключил с Ираном, расценивая её как возможность вернуть Иран в международное сообщество. В своих последних статьях он продолжал критиковать то направление внешней политики, которое развилось при упомянутом президенте. Бжезинский, проживи он дольше, безусловно, продолжал бы выступать против применения военной силы в кризисных ситуациях.

Читая книги и статьи Бжезинского, погружаешься в сложный мир стратегических дилемм и трудных компромиссов. Он был знаком с ужасами войны (для него смерть людей и вызванный Второй мировой войной хаос были не абстракцией, а частью детства). Он знал, как близко США иной раз подходили к конфликту с СССР во время холодной войны. Бжезинский вспоминал, что в годы его пребывания на посту советника по национальной безопасности в администрации Картера его как-то разбудили посреди ночи и дали две минуты на то, чтобы оценить правдоподобие донесения о запуске советских ракет в направлении США, и ещё четыре минуты, чтобы разбудить президента, обсудить с ним возможные варианты действий и принять ответные меры.

Считать Збигнева Бжезинского защитником старых глобальных структур или заклятым «врагом России» значит не понимать его взглядов на мировое развитие и роль Америки в деле формирования нового мира. В ходе той лекции, которую он прочёл молодым российским специалистам, его спросили, существует ли заговор против России. Он ответил: «Скрывать секреты в современном мире невозможно. Если бы мы готовили заговор против России, об этом сразу же узнали бы все газеты». Позднее предметом его забот стала растущая угроза кибервойн. Он писал: США «должны удостовериться, что уязвимостями национальных компьютерных систем не злоупотребляют неуловимые противники. В голове не укладывается, как могло случиться так, что США настолько уязвимы и так мало знают о попытках иностранных хакеров добраться до их активов». Нынешние события полностью подтверждают его правоту как в отношении уязвимости киберсистем, так и решающей роли свободной прессы в обнародовании серьёзной информации.

Иногда задумываешься: почему о Збигневе Бжезинском по сравнению с Генри Киссинджером написано так мало книг и статей, особенно если вспомнить, что их часто сравнивают или рассматривают как соперников. В некоторых кругах модно хвалить Realpolitik Киссинджера и преуменьшать значение тех, кто настаивает на включении в сферу внешней политики «всех этих довесков», таких, как права человека, развитие гражданского общества, верховенство закона и преследование меньшинств или женщин.

Бжезинский такую дихотомию отвергал. Полезно вспомнить, что одна из наиболее известных его книг (мемуары советника по национальной безопасности) называется «Власть и принцип». Бжезинский знал и высоко ценил то, что его отец в бытность свою генеральным консулом Польши в Лейпциге с 1931 по 1935 год выдавал польские паспорта как польским, так и немецким евреям, желавшим покинуть нацистскую Германию. Он очень гордился тем, что за эту деятельность отец впоследствии удостоился почестей от израильского правительства. На своём веку он видел, что получается, когда в результате широкомасштабных компромиссов малые государства остаются беззащитными перед лицом более сильных соседей или когда меньшинства начинают подвергаться преследованиям со стороны правительств их собственных стран. Он знал, что со временем такие размены станут для американского народа неприемлемыми. В своих последних публичных выступлениях он говорил, что отвергает американскую политику, основанную на недоверии и грубости, раздутом самомнении, преклонении перед сильными самодержавными правителями в ущерб сотрудничеству со старыми демократическими союзниками.

Я общалась со Збигневом Бжезинским, когда была его студенткой, его ассистенткой и коллегой. Мы с моим мужем Чарльзом дружили с ним. Будучи аспиранткой, я делала для него кое-какую работу, и это была лучшая подготовка к вступлению в политическую жизнь. Он научил меня ясно мыслить и верить в то, что я говорю. Он учил не заискивать, не стараться угадать, что хочет услышать собеседник, изъясняться кратко и излагать суть дела за десять минут, отводившихся на любую встречу. Его похвала много значила для меня, но хвалил он крайне редко.

Его жизнь служит примером того, какой вклад в политическую жизнь способен сделать гражданин своей страны и как достойно уходить после сокрушительного поражения на выборах. В его жизни не было ни политических, ни семейных скандалов. Бжезинский верил в двухпартийную систему и верил в Америку.

Ему были чужды броские лозунги, фальшивые призывы к патриотизму, слепая вера в мудрость национальных лидеров. Величайшим из грехов он считал самообман. Помнить об этом не помешало бы и нынешнему руководству.