На протяжении всей истории человечества почти все агрессивные войны прикрывались так называемой «цивилизаторской» миссией. В современном мире войны поделены на справедливые и несправедливые, а с возникновением ООН – ещё и на легитимные и нелегитимные. Многие международные организации в своих уставных документах ввели нормы о признании войн, военных и пограничных конфликтов юридически оправданными либо нарушающими международное право. Но право силы, безусловно, продолжает оставаться преимуществом небольшого количества стран.
У таких крупных стран как США, Россия, Китай, Индия, европейские государства есть свой враг, нередко персонифицированный, окрашенный в религиозно-экстремистские цвета, который почему-то эти государства не объединяет для совместной борьбы с ним. Но в то же время те же враги упомянутых стран являются и злобными противниками многих мусульманских государств.
При этом концепция Хантингтона о конфликте цивилизаций постоянно подвергается вполне обоснованному сомнению. Более того, некоторые эксперты даже заговорили о слиянии цивилизаций[1].
Вопрос цивилизационной идентичности не очевиден с точки зрения единства конфессиональных предпочтений. Позволю предположить, что цивилизационно мусульманские страны относятся к разным квалификациям. Например, арабская исламская цивилизация – это одна цивилизационная основа, юго-восточная азиатская – это другая, центральноазиатская – это третья, в основе которой, кстати, лежит, в основном, советская цивилизационная компонента. Точно так же, как в разных странах распространено христианство (например, католики в Европе, Африке и Азии, православные в России и Эфиопии) или буддизм в Индии, Китае или Японии. Поэтому религия весьма сомнительна в качестве основы цивилизационной идентичности.
Как представляется, одной из наиболее важных причин возникновения идеи «конфликта цивилизаций» является констатация постепенного нивелирования и выравнивания глобального противостояния «Запад – Незапад». Заметна попытка почти всех восстанавливающихся или вновь растущих цивилизаций так или иначе противопоставить себя Западу. И теперь мы видим достаточно жёсткую конкуренцию идей и концепций развития. Очевидной причиной этому является экономический подъём, расширение геополитических возможностей развивающихся государств, глобализация и интернет.
В мире существовали и существуют международные сообщества и организации, которые являются объединением различных цивилизаций. Совокупность цивилизационных пространств в ШОС с этой точки зрения является уникальным явлением.
Можно ли говорить о диалоге цивилизаций и реально ли это? Что может находиться в основе подобного диалога?
Например, важно широкое вовлечение в систему двусторонних и многосторонних отношений основных принципов и идей философии мира, гармонии и развития, которые присутствуют во всех новых и старых философских школах стран ШОС. Гармония ценностных ориентиров разных цивилизационных пространств возможна в пределах диалога цивилизаций.
Основой для диалога цивилизаций в ШОС может стать обновлённый «Шанхайский дух»: в данном случае имеются в виду более развернутые принципы и смыслы – особенно в условиях расширившейся организации.
С другой стороны, Шанхайская организация сотрудничества – это пространство, состоящее из государств, которые, во-первых, являются экономически состоятельными, во-вторых, мощное всеобъемлющее развитие которых обусловило их активное участие в формировании нового политического и экономического порядка, новой системы международных отношений и так далее.
Но следует иметь в виду, что посткоммунистическое состояние членов ШОС как пространство определённых микшированных ценностных ёмкостей, подкреплённых традиционными ориентирами, обуславливает практическую невозможность механической инкорпорации в западное пространство ценностей.
Можно ли говорить о каких-то общих ценностных, политических и иных ориентирах для стран посткоммунистического развития? В общем-то, да, хотя многие из описываемых ниже параметров посткоммунистического состояния присущи и другим сообществам.
Во-первых, все страны являются приверженцами политической системы «позитивного авторитаризма».
Во-вторых, для всех посткоммунистических стран присуще неприятие вестернизации управляющими структурами, но парадоксальным явлением считается непротивление притоку западных идей, ценностей, техники, технологий, моды, еды и так далее в повседневную жизнь людей.
В-третьих, налицо попытки если не соединить, то всяком случае запараллелить идеологические «закваски» «жёсткого» и «мягкого» коммунизма, традиционализма, а также неких робких идей либерализма. Очевидно, что переходный период усугубляется тем, что где-то это получается, где-то не очень, а где-то мы видим и вовсе отрицательный результат.
В-четвёртых, устойчивое существование в обществе, политическом истеблишменте коммунистических идей, которые в ряде стран почему-то не называются таковыми.
В-пятых, перманентно расширяющаяся и укрепляющаяся идея внутреннего развития в пределах собственной цивилизационно-религиозной идентичности.
В-шестых, сосуществование различных, порой противоречивых, экономических укладов.
В данном контексте чрезвычайной актуальной проблемой является формирование в недрах посткоммунистического сообщества идей и ценностных ориентиров, которые были бы привлекательны для остальных государств и народов и которые могли бы стать определённым основанием для нового развития человечества.
Очевидно, что участие стран ШОС в формировании нового порядка, ценностный компонент развивающихся государств и посткоммунистическое пространство могут лечь в основу межцивилизационного диалога в рамках этой международной организации при конструировании «мягкой» евразийской идентичности.
[1] К.Мабубани, Л.Саммерс. Слияние цивилизаций. Россия в глобальной политике. №5, сентябрь – октябрь, 2016 г.
