Исполняется пять лет началу системного кризиса в отношениях России и Европейского союза. Военно-дипломатическое обострение вокруг Украины привело к сворачиванию практически всех форм рабочего взаимодействия на государственном уровне, введению взаимных санкций и торговых ограничений. Одновременно сохраняются институты экспертного и делового диалога. Это позволяет предположить, что на определённом этапе сторонам удастся вернуться к более системным форматам отношений, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».
В этой связи важно осмыслить те системные проблемы, которые стояли перед отношениями России и Европы на предыдущем этапе. Важнейшей из них, по мнению автора, является проблема стратегических намерений каждой из сторон в отношении друг друга. Партнёрство России и ЕС никогда не было “partnership of necessity”, а оставалось “partnership of choice”.
У России и объединённой Европы была в своё время счастливая возможность начать отношения, что называется, с чистого листа. Оба субъекта международных отношений появились на мировой арене практически одновременно – в начале 1992 года. Маастрихтский договор был подписан в первых числах февраля 1992 года – то есть тогда, когда независимая Россия только становилась на ноги в качестве самостоятельного участника международных отношений. Но багаж у сторон был разный. Россия выступала в качестве правопреемника развалившегося СССР и должна была решать не только свои проблемы, но и многочисленные конфликты, возникавшие на постсоветском пространстве – в Приднестровье, Закавказье и Центральной Азии.
В стратегическом отношении Россия должна была адаптировать себя к новой реальности собственного стратегического ничтожества, наступившего вдруг за позднесоветским величием, учитывать резкое снижение своих возможностей. Это, видимо, стало основным фактором, который повлиял на политику Москвы в отношении Европейского союза. В центре той политики были смирение и готовность воспринимать без особых дискуссий то, что говорили из Брюсселя и других европейских столиц. Тем более что там в тот исторический период желающих советы давать было в избытке (но об этом ниже).
Повторим, задачей России была реабилитация – возвращение в число «нормальных» членов общества после, как тогда многим казалось, долгого пребывания в изгоях. Отдельные яркие российские публицисты даже применяли в отношении России вульгарно адаптированную теорию так называемой «английской школы» в науке о международных отношениях, утверждая, что у страны есть шансы стать частью «международного сообщества», то есть Запада. Другие, гораздо более искушённые мыслители считали, что Запад должен принять Россию такой, как она есть, и от этого стать только сильнее. Не победила ни одна, ни другая точка зрения. Поэтому сейчас представляется странным списывать постепенное вползание отношений в кризис только на ошибки Запада. Оно имеет гораздо более фундаментальную природу.
То, насколько тактика «присоединиться к Европе» свидетельствовала о том, что Россия сделала долгосрочный выбор в пользу европейской интеграции «на любых условиях», как поступили, например, страны Центральной и Восточной Европы – вопрос, который всегда оставался открытым. Спору нет, в наиболее мрачный период российской истории – на протяжении десятилетия с 1991 по 2001 годы – только Европа могла быть для россиян источником инвестиций и технологий, программ развития, существенная часть средств по которым всё равно оседала в карманах европейских консультантов. Однако для стратегического выживания страны Европейский союз значил ничтожно мало, а стало быть, ничтожно мало Россия была готова делать для того, чтобы серьёзно принимать европейские рецепты.
Европейская интеграция вступила в 1990-е годы с совершенно другим багажом. После принятия Маастрихтского договора Европейский союз поставил перед собой две весьма амбициозные задачи – создать единую валюту (евро) и общую внешнюю и оборонную политику. Реализация обоих проектов сделала бы ЕС новым целостным и влиятельным центром силы на мировой арене. Новый мир, где в военном отношении властвовали США, а о подъёме Китая ещё и слышно не было, давал ЕС уникальный шанс.
Распад социалистической системы в Восточной Европе воспринимался не только как вызов необходимости воспринять массу восточноевропейцев, но и как возможность невиданного доселе пространства ресурсного освоения. Причём в части человеческих ресурсов – исторически, культурно и религиозно близкого, как никакое другое. Создание единой Европы с колоссальным рынком и населением порядка 500 млн ставило её на неоспоримое второе место в глобальной иерархии. Однако инкорпорация России на тех условиях, которые она могла предложить, в такую систему была совершенно невозможна. Более того, она была и не нужна. С вышеупомянутым населением в полмиллиарда Европа совершенно не нуждалась в России для своего выживания в тогда ещё спокойном глобальном окружении.
Максимум, на что можно было рассчитывать, – это медленное продвижение к модели, при которой Россия станет для ЕС, как Украина и другие государства «восточного соседства», территорией неспешного ресурсного освоения. Поэтому все переговоры о новом стратегическом соглашении, которые Россия и Европа вели между собой начиная с 2005 года, были построены на презумпции об отсутствии даже долгосрочной стратегической перспективы создания на основе двух субъектов международных отношений одного целого. Хотя это целое и могло бы, как справедливо отмечали наиболее прозорливые наблюдатели, стать сопоставимым с Китаем и США международным игроком.
Более того, и у Европы, и у России, помимо отсутствия стратегической необходимости друг в друге, очень скоро появились и реальные альтернативы. Точнее – у Европы такая альтернатива уже была в лице США. Как только грянул мировой финансовый кризис, стало ясно, что без поддержки со стороны Вашингтона и контролируемых им финансовых институтов европейцам не вытянуть. Рост Китая дал убедительную альтернативу России. Хотя, как и в случае с Европой, Китай не стал и не станет, по всей видимости, тем партнёром, без которого Россия не сможет обеспечить своё выживание.
В принципе проблема наличия или отсутствия альтернативы интеграции является типичной для любого случая тесного сотрудничества суверенных государств. Идеальным случаем здесь оказалась интеграция европейская, начатая в середине 1950-х годов прошлого века группой стран Западной Европы. Гораздо худшие примеры являют нам АСЕАН, МЕРКОСУР или интеграционные объединения на постсоветском пространстве. Здесь участие в интеграционном объединении не приносит странам тех самых «абсолютных» выгод от интеграции – тех выгод, которые в долгосрочной перспективе важнее любых убытков или приобретений.
России и Европе предстоит рядом, в каком-то смысле – вместе, встретить множество испытаний, которые им готовит XXI век.
