Революция 1917 года, война и империя

В мирное время Германия была бы лидером международной интервенции на стороне контрреволюции. В контексте Первой мировой войны она сделала всё возможное для поддержки революции. Без поддержки Германии Ленин в 1917 году, возможно, даже не доехал бы до России.

Цель данной работы состоит в том, чтобы взглянуть на международный контекст русской революции и оценить его влияние на причины, ход и последствия этого события. Я попытаюсь проанализировать как годы революции, так и международную обстановку, в которой имперская Россия развивалась в течение двух веков до 1917 года.

<…> Я изложу аргументы, которые могут положить начало интересной дискуссии. Для экономии времени я ограничусь элементами жёсткой силы, иными словами, вопросами геополитики, дипломатии, войны и экономики. И постараюсь не касаться европейского и мирового культурного и интеллектуального контекста.

Это не означает, что я не считаю важным внешний интеллектуальный или культурный контекст, ни в коем случае. Например, для легитимности царского режима огромную и при этом отрицательную роль сыграло то, что в начале XX века для европейцев абсолютная монархия была окончательно устаревшей и реакционной формой правления. Ряд стран не только в Европе, но и за её пределами, считавшиеся более отсталыми, чем Россия, имели конституции. Это порождало пренебрежительное отношение к «самодержавию» в образованном российском обществе, включая членов правящей элиты.

Что касается российской внешней политики, то вопросы идентичности, взгляд на место России в мире и её историческую роль также имели большое значение. Наиболее яркий пример − вера в самобытность России как славянской и православной великой державы.

Аналогичные факторы влияли на внешнюю политику других великих держав. Ещё до 1914 года стало очевидным разделение мира на так называемые этноидеологические геополитические блоки, самым мощным из которых был англо-американский, потенциально объединявший огромные ресурсы Британской империи и США. Германский блок в Центральной Европе был не столь могущественным, но его дипломатическое и военное единство скреплял договор, которого не имели англичане с американцами. Появление англоязычного и германского блоков являлось новшеством: до последней четверти XIX века Великобритания и Соединённые Штаты были геополитическими и идеологическими соперниками. Большая часть британской выступала за «смешанную монархию» и считала демократию опасной для общественного порядка, международного мира и стабильности. Религиозное и политическое соперничество Австрии и Пруссии пошло ещё дальше. Формирование этих двух новых наднациональных блоков уходило корнями в этнолингвистическую и расовую концепции, получившие широкое распространение в конце XIX века. Пусть в виде умозрительных построений, но они соотносились с реальностью и играли во власти и политике важную роль. Эти два блока соперничали и конфликтовали друг с другом в течение XX века и противостояли блоку, возглавляемому Россией и построенному на общих славянских и позже – социалистических принципах. Этноидеологическая солидарность значительно укрепила сплочённость, особенно англо-американского блока, который вышел победителем в соревновании XX века.

Что касается «жёсткой силы» и международной политики, то главным приоритетом царской России было обеспечение позиции своей страны как великой европейской державы. Россия добилась этого статуса в XVIII веке и сохранила его в XIX. Правительство, общество и экономика в России оказались под сильным влиянием этого приоритета. Российская власть была основана на уникальном сочетании европейского военно-фискального государства и евразийской империи. Международное влияние и престиж царской России достигли пика после того, как Россия сыграла ведущую роль в разгроме Наполеона в 1812−1815 годах. Ключевым элементом военной мощи России была её армия, обученная манёвру, координации действий и ближнему бою, построенная по европейскому образцу (объединение родов войск: пехота/артиллерия/кавалерия) и способная наиболее эффективно использовать современное вооружение. Но своей мощью Россия также во многом обязана элементам, которые характерны для евразийской военной традиции. Единственная среди европейских великих держав, она с успехом применяла «колониальные» подразделения в войне против Наполеона: это были казаки, военные традиции которых уходили корнями в евразийские степи. В войнах прошлого лошадь была эквивалентом современного танка, самолёта, передвижной артиллерии и грузовика: иными словами, она была крайне необходима для разведки, нанесения удара, преследования и мобильной огневой мощи. Благодаря наличию евразийских степей Россия по поголовью лошадей намного превосходила любую страну-соперницу из числа великих держав. Наличие такого резерва и участие казаков сыграли важную роль в победе России над Наполеоном. Царский режим жестоко эксплуатировал своих подданных и отказывал даже образованным россиянам в правах, которыми пользовалось всё больше европейцев, считавших это само собой разумеющимся. Герцен язвительно называл это немецко-татарским деспотизмом. Но во властно-политическом измерении, которым империя оценивала достижения, это было эффективно. Более того, под властью Романовых русская литература и музыка стали одним из украшений высокой мировой культуры.

Сравнение с Османской империей проливает дополнительный свет на этот вопрос. Романовы и турки-османы управляли империями на периферии Европы в эпоху, когда мощь Европы росла в геометрической прогрессии и распространялась по всему миру. В XV веке турки-османы проводили политику, которую впоследствии переняла Россия: так, они с нуля создали военно-морской флот, импортируя европейские кадры и технологии. Но в XVIII веке османы проиграли конкуренцию с Россией из-за неспособности создать современную европейскую модель военно-фискального государства. Обсуждение причин успеха и неудачи включает вопросы, имеющие фундаментальное значение, такие как сравнение русского православия и ислама в качестве консервативных и антизападных политических и культурных сил. Если русский народ заплатил немало за власть царизма, то мусульманские народы Османской империи заплатили за слабость своего государства. К XX столетию к этому добавились масштабные этнические чистки и массовые убийства мусульманского населения у северных и восточных границ империи и даже частичная европейская колонизация важнейших частей исламских государств.

100 лет русской революции: Россия принесла себя в жертву общественному прогрессу Борис Мартынов
Революция обернулась трагедией для России и населявших её народов, однако она способствовала демократизации общественных сил во всём мире. Таким образом, Россия принесла себя в жертву общественному прогрессу, считает Борис Мартынов, заведующий кафедрой международных отношений и внешней политики МГИМО МИД РФ. В преддверии специальной сессии XIV Ежегодного заседания клуба «Валдай», приуроченной к 100-летию русской революции, эксперт ответил на вопросы ru.valdaiclub.com.

Но цена, которую заплатила Россия, включает революцию 1917 года и дальнейший период. На мой взгляд, двумя ключевыми моментами в победе царизма XVIII века над османами были вестернизация имперских элит и безжалостная система крепостного права, которая укрепила союз монархии и дворянства и заложила основу военно-фискальной машины. Можно сказать, что революция 1917 года включала определённые аспекты культурной войны между народными массами России и её европеизированными элитами. Вне всяких сомнений – 1917 год был также ответом на эксплуатацию населения государством, зачастую беспощадную, а также результат длительного периода самодержавия вкупе с крепостничеством, которые были необходимым основополагающим элементом для фискально-военного государства Романовых и огромной империи.

В XIX веке Россия утратила часть своей мощи. Об этом говорят её частые военные поражения в период 1815−1918 годов в сравнении с победами, которые она одерживала в 1700−1815 годы. Упадок и неудачи подрывают легитимность режима, единство, оптимизм и спокойствие среди его подданных. Сдвиги в отношениях между великими державами стали одной из причин упадка в России.

В XVIII веке Великобритания и Франция в Западной Европе и Пруссии и Австрии в Центральной Европе были ярыми соперниками. Россия была единственной великой державой без такого непримиримого врага в лице великой державы и использовала своё положение с пользой для себя, особенно под умелым руководством Екатерины II. В 1815 году длинная цепь англо-французских войн за империю закончилась решающей победой Британии и открыла дорогу к длительному периоду сотрудничества обеих держав в XIX веке, зачастую за счёт России. Крымская война 1854−1856 годов была самым катастрофическим результатом такого сотрудничества для России. Ещё хуже было примирение Пруссии и Австрии после 1866 года, формирование правления Гогенцоллернов в 1871 году и австро-германского альянса в 1879 году. Тогда Россия столкнулась с единым германским блоком на своей западной границе, откуда рукой подать до центров экономической, демографической и политической мощи России.

Более пагубные последствия имела промышленная революция, которая началась в Западной Европе и на протяжении всего XIX века распространялась на восток, дестабилизируя международные отношения и равновесие сил в Европе. Ни одно правительство не было способно контролировать движущие силы промышленной революции, не говоря уже о русском. Специалисты, изучающие экономическую историю, задаются вопросом, почему промышленная революция не началась в Китае или Индии. Они не спрашивают, почему не в России, потому что ответ для них очевиден. Это низкая плотность населения, огромные расстояния между залежами угля и железа, а также географическая удалённость России от традиционных центров мировой торговли и культуры. Поражение в Крымской войне продемонстрировало правителям последствия растущей экономической отсталости России. Её враги в Западной Европе передвигались и воевали с помощью технологий индустриальной эпохи: они финансировали свои войны за счёт производимых ценностей. В России ощущалась нехватка железных дорог, пароходов, нарезного стрелкового оружия и финансирования.

После 1856 года правительство приступило к проведению реформ и осуществлению мер по преодолению отсталости. К 1914 году многое было сделано. Российская экономика росла быстро, и многие иностранцы воспринимали Россию как Америку будущего. Но с точки зрения уровня благосостояния на душу населения и технологий «второй промышленной революции» (например, электроники, химикатов, оптики и так далее) Россия в 1914 году по-прежнему отставала от Германии. Между тем стремительный экономический рост способствовал появлению современного городского общество, к которому режим Романовых приспосабливался с трудом. В период 1914−1917 годов все три фактора совпали и привели к кризису, уничтожившему монархию.

Одна из ключевых причин Первой мировой войны, возможно, самая важная, заключалась в том, что правящие круги Германии смотрели на экономический рост в России со страхом и трепетом. Убеждённые в том, что через 10–15 лет мощь России будет подавляющей, они решили начать европейскую войну, которую считали неизбежной, немедленно, пока шансы на победу были велики. В начавшейся войне экономическая отсталость России по сравнению с Германией стоила ей дорого. Однако основные причины революции, приведшей в феврале 1917 года к свержению монархии, были политическими. В отличие от Германии 1918 года, когда военное поражение предшествовало революции, в России поражение и распад начались в тылу. Именно утрата легитимности в глазах быстро меняющегося общества мирного времени и другие масштабные проблемы, вызванные войной, привели к революции.

В этой небольшой работе я приведу два примера, когда международный контекст и сравнения помогают объяснить дилеммы и причины падения царизма. Один из вариантов − рассматривать Россию как составную часть «второго мира», иными словами, группы стран на западной, южной и восточной периферии Европы, которые считались отстающими по стандартам стран, составлявших ядро «первого мира». Конечно, на периферии Европы уровень жизни в разных странах существенно различался, однако их объединяло то, что население этих стран было менее обеспеченным и проживало преимущественно в сельских районах; численность среднего класса была невелика; связи между провинциями ослаблены, и сам институт государства был менее сильным, чем в более развитых европейских странах. Столкнувшись на рубеже XX века с новым политическим курсом и социалистическими движениями, правительства и частные собственники в странах на периферии Европы чувствовали себя менее защищёнными, чем люди в странах, составлявших её ядро.

Далеко не случайно, что всего несколько стран на западной, южной и восточной границах Европы смогли мирно перейти к либеральной демократии в XX веке. В период между двумя войнами почти во всех существовали тоталитарные режимы правого или левого толка. Россия считалась отсталой страной даже по меркам большинства стран «второго мира». В Италии ощущался дефицит школ, и они были слишком примитивны, чтобы воспитать из крестьян или даже горожан на юге страны лояльных итальянских граждан. При этом в Италии было в два раза больше учителей на душу населения, чем в России. Российское самодержавие, когда-то превратившее страну в великую державу, впоследствии стало помехой и не смогло успешно адаптироваться к вызовам растущего урбанистического и грамотного общества. Ограниченное правовое пространство, в котором действовали итальянские и испанские профсоюзы, давало некоторую надежду на ослабление революционных настроений рабочего класса. Россия не оставляла для своих подданных даже такого пространства. По сравнению с большинством периферийных государств российский режим был более уязвимым ещё в одном отношении. Россия была империей и сталкивалась с дополнительными проблемами, присущими империи в плане управления огромными пространствами и множеством различных народов в эпоху, когда набирал силу национализм. Анализируя дилеммы, стоявшие перед царизмом, стоит вспомнить, что все мировые империи сталкивались с подобными проблемами в XX веке, и ни одной из них не удалось пережить эти трудности.

Когда я начал профессиональную деятельность в качестве аспиранта в 1975 году, среди западных историков было два лагеря: так называемые «оптимисты» и «пессимисты». Оптимисты полагали, что к 1914 году в России уже сложились ключевые предпосылки для эволюции в сторону либеральной демократии, в числе которых гражданское общество, правовая система и парламентские институты. И что без войны и, возможно, без Николая II, успешный переход к либеральной демократии был вполне возможен. Пессимисты, напротив, говорили, что мирная эволюция царского режима была невозможна, что революция была неизбежна, и что большевистский режим был самым вероятным и законным наследником русской истории.

Даже в бытность мою аспирантом, я считал, что рассмотрение поздней имперской истории России в этом ключе обусловлено холодной войной и идеологическими битвами в рядах западной интеллигенции и меньше всего связано с русскими реалиями начала XX века. Я никогда не считал мирный переход к демократии возможным. Безусловно, это как-то связано с моим происхождением. Первым оригинальным документом, который я когда-либо читал о русской истории, был знаменитый отчёт, представленный Петром Дурново Николаю II в феврале 1914 года, в котором он предупреждал, что в России той эпохи победа либерализма невозможна и что вступление в европейскую войну приведёт к социалистической революции. Я получил этот документ в качестве подарка на свой двенадцатый день рождения от своего дяди Леонида, который был продуктом старой России и белой эмиграции. Одним из его учителей, кстати, был бывший социал-демократ Георгий Саломон. Мой диплом о Дурново и его коллегах из числа бюрократической элиты подтвердил мою правоту. В те дни я не имел полного представления о «втором мире» или сравнительном анализе империй, но элементы и того, и другого уже формировались и укрепляли моё скептическое отношение к позиции оптимистов.

Я считал позицию пессимистов более близкой к реальности. При этом мне казалось, что, не будь войны, победа большевиков не была ни неизбежным, ни даже самым вероятным сценарием. Одна из основных причин моего скептицизма − международный контекст и вопрос об иностранной интервенции. Здесь сравнение 1905 и 1917 годов вполне оправдано.

Зимой 1905−1906 годов монархия стояла на пороге краха. Её выживание зависело прежде всего от лояльности вооружённых сил. Если бы царизм рухнул, а революция, что было почти неизбежно, резко пошла влево, то европейские державы никогда бы не остались в стороне, видя, как Россия выпадает из международной системы, становится центром социалистической революции и ставит под угрозу огромные иностранные инвестиции в её экономику и управление. Будучи соседом России и ведущей военной державой Европы, Германия всегда будет ключевым элементом успешной интервенции. У Берлина были более веские причины для вмешательства, чем у других: огромная немецкая община в России была уязвимой перед лицом социальной революции. Прежде всего, речь шла о балтийских немецких элитах, тесно связанных с режимом Гогенцоллернов. Зимой 1905−1906 годов Вильгельм II сказал представителям балтийских немцев, что немецкая армия поможет защитить их жизнь и собственность, если российская монархия падёт. Никто не может сказать, какими могли бы быть результаты в краткосрочной или среднесрочной перспективе, но, весьма вероятно, что интервенция привела бы к победе контрреволюции.

Сравнение этого сценария и событий 1917 года даёт поразительный результат. В мирное время Германия была бы лидером международной интервенции на стороне контрреволюции. В контексте Первой мировой войны она сделала всё возможное для поддержки революции. Без поддержки Германии Ленин в 1917 году, возможно, даже не доехал бы до России. В течение года после захвата власти Первая мировая война спасала большевиков от иностранной интервенции. В течение этого года новый режим укоренился и укрепил свои позиции в важнейших регионах России, где были сосредоточены центры связи, военные склады и основная часть населения. Именно контроль над этими районами с их ресурсами обеспечил большевикам победу в гражданской войне.

Разумеется, после падения монархии в марте 1917 года триумф большевиков не был неизбежен. Например, если бы Временное правительство не начало военное наступление летом 1917 года, то правительство, в котором преобладали умеренные социалисты, могло бы продержаться до конца войны. Если бы это и случилось, то умеренные социалисты вряд ли смогли пережить трудности, которые неизбежно возникли бы после войны, не говоря уже о разрушительных последствиях депрессии 1930-х годов. Сравнения с Европой позволяют говорить о возможном военном перевороте и приходе к власти правого авторитарного режима в том или ином варианте. При рассмотрении альтернативных сценариев событий 1917 года важно помнить, насколько тесно связаны Первая мировая война и русская революция. Зима 1916−1917 годов была одним из ключевых моментов европейской истории XX века. Если бы из-за просчёта Германии Соединённые Штаты не вступили в войну в тот самый момент, когда должен быть начаться стремительный распад России, Германия могла бы победить в Первой мировой войне с серьёзными последствиями для Европы и всего мира.

Чтобы обосновать это утверждение, рассмотрим европейские геополитические реалии между серединой XVIII и XX веков. В эту эпоху одной единственной державе было бы трудно, но возможно завоевать и контролировать каролингское ядро Европы, под которым я понимаю земли, входившие в состав империи Карла Великого и впоследствии ставшие территориями стран − основательниц Европейского союза. И Наполеону, и Гитлеру это удалось. В то время такому потенциальному панъевропейскому правителю могли противостоять два центра силы на противоположных концах Европы, а именно – Великобритания и Россия. Мобилизация достаточных сил в рамках каролингского ядра для одновременной победы над морской державой Британией и сухопутной державой Россией была не невозможной, но весьма сложной задачей. Ни Наполеон, ни Гитлер не справились с ней отчасти потому, что пытались подчинить Россию путём военного блицкрига, который не сработал по причине географии и обширных ресурсов России, а также блистательных действий русской армии.

В Первой мировой войне Германия использовала более эффективную военно-политическую стратегию по подрыву российского государства. Стратегия оказалась успешной, что не говорит о том, что революция была в основном продуктом усилий Германии. Однако в результате революции впервые за 200 лет европейской истории одна из двух великих периферийных держав была временно выведена за скобки. По этой причине и вопреки преобладающему мнению, я считаю, что Вильгельм II подошёл ближе к цели покорения Европы, чем Наполеон или Гитлер. Именно вступление в борьбу Америки лишило Германию её возможной победы.

Важно помнить, что для победы в Первой мировой войне Германии не требовалась победа на западном фронте. Ей была нужна тупиковая ситуация на западе и Брест-Литовский мир на востоке. Без вмешательства США такой сценарий был вполне возможен. Без России или США французы и англичане никогда бы не победили Германию. Трудно представить, чтобы западные союзники без американской помощи были готовы продолжать войну – с учётом распадающейся России, сокрушительного поражения Италии при Капоретто и мятежей, поразивших французскую армию в 1917 году. Даже если бы такое стремление осталось, то вряд ли хватило бы средств. Уже осенью 1916 года Вудро Вильсон угрожал прекратить финансовую поддержку, от которой зависели военные действия союзников. Проблемы, с которыми столкнулись союзники в 1917 году, не могли противостоять давлению со стороны США, которые настаивали на установлении мира, прекращении блокады и восстановлении международной торговли. В этих условиях было бы трудно убедить британцев и французов продолжать войну, чтобы положить конец господству Германии в Восточной Европе.

При распаде российской державы Германия оставалась с немалым числом карт в восточной и центральной Европе. Будущее региона в значительной степени зависело от будущего Украины, возникшей в качестве независимого государства в результате Брест-Литовского договора. На территории Украинской Республики размещались основные производственные мощности по добыче угля и железной руды, предприятия металлургической отрасли России. Украина была основным поставщиком экспортируемой Россией сельскохозяйственной продукции. Без этих отраслей Россия могла утратить статус великой державы, по крайней мере до тех пор, пока такие же производства не были созданы на Урале и в Сибири. Последовавший за этим сдвиг в европейском балансе сил усугублялся тем, что номинально независимая Украина могла выжить только как сателлит Германии. Киевскому правительству на Украине противостояли не только большевистские, русские и еврейские меньшинства, но и большая часть этнически украинского крестьянства, которая не ощущала себя украинцами. Только Германия могла защитить Украину от её внешних и внутренних врагов. Германия и независимая Украина были на самом деле естественными союзниками, так как имели одних врагов, а именно – русских и поляков. Может показаться, что такой подход ставит под сомнение легитимность украинской государственности. Это не так. При наличии времени, посредством школ независимое государство могло воспитать украинское самосознание в крестьянах. Украина была потенциально гораздо более жизнеспособным национальным государством, чем, например, Ирак, который Британия выделила из Османской империи после победы союзников, чтобы обеспечить контроль над нефтяными запасами региона.

И хотя эта мысль наверняка вызовет возмущение во многих странах, осмелюсь утверждать, что победа Германии в Первой мировой войне и её гегемония в восточных и центральных регионах Европы, могла бы быть не самым плохим вариантом по сравнению с фактическими результатами. Разумеется, судьбы региона, окажись он в руках Эриха Людендорфа, была бы незавидной, но и фактическая судьба Восточной и Центральной Европы после 1918 года тоже оставляет желать лучшего.  

Борьба между российской и германской империями положила начало Первой мировой войне в Восточной и Центральной Европе. И, как это ни парадоксально, и русские, и немцы потерпели в этой войне поражение. Версальский мир и территориальное урегулирование в Восточной и Центральной Европе осуществлялись без участия России и Германии и вопреки интересам Германии и России. Но Германия и Россия по-прежнему были потенциально наиболее могущественными государствами в регионе и на всём европейском континенте в целом. Перспективы прочного мира, конечно же, ещё больше подорвали изоляционистская политика США и отказ Англии присоединиться к Франции в качестве члена постоянного военного союза, чтобы гарантировать урегулирование. Но даже если бы англичане и американцы вели себя по-другому, европейское урегулирование, достигнутое против воли двух наиболее мощных стран Европы, было бы крайне хрупким. Если бы Россия была одной из стран-победительниц, то послевоенный порядок был бы намного более прочным. Если бы франко-российский альянс выжил и поддерживал этот порядок, то, вероятно, можно было бы избежать прихода Гитлера к власти и сползания Европы во вторую большую войну. Русскому народу, вероятно, не пришлось бы дважды воевать в мировых войнах со страшной ценой для себя и всего мира. Эта мысль подтверждает основной тезис, который я пытаюсь передать в этой небольшой работе – а именно, что историки, изучающие русскую революцию, игнорируют международный контекст, внешнюю политику и войну, чем наносят вред себе и вводят в заблуждение учеников и читателей. На экзаменах по истории русской революции я зачастую с раздражением слушаю студентов, критикующих Временное правительство за то, что оно в одностороннем порядке не вышло из войны, как будто это было легко и этот шаг не имел последствий.

Сегодняшняя ситуация в мире также указывает на то, что современным историкам не следует игнорировать международный контекст и политику великих держав. Налицо тревожные параллели между динамикой международных отношений в преддверии 1914 года и сегодняшним днём. Фундаментальные сдвиги в балансе сил с трудом поддаются управлению – не в последнюю очередь ввиду амбиций некоторых держав, а также истерии, в которую они впадают при относительном снижении статуса. Если в период до 1914 года процесс вступления в правящий клуб стран-англофонов Германии страны европейской, христианской и капиталистической проходил с таким трудом, то, по логике, нынешняя интеграция гораздо более «чуждого» Китая должна сопровождаться ещё большими трудностями. Сейчас, как и до 1914 года, технический прогресс повышает ценность территорий, которые не были объектом конкуренции крупных держав, поскольку их эксплуатация ранее была невозможна. До 1914 года железные дороги и технологии подземной добычи полезных ископаемых открывали для эксплуатации центральные части континента; сегодня то же самое происходит с морским дном.

Геополитическую основу эпохи «высокого империализма» составляло убеждение в том, что в будущем только ресурсы континентального масштаба (иными словами – империи) позволят европейской стране сохранить статус великой державы с учётом последствий глобализации и огромного роста потенциальной мощи Америки. Самый опасный аспект этой идеи, к сожалению, состоит в том, что это была правда. Сам европейский континент был очень неподходящим местом для империи по причинам как историческим, так и геополитическим, но страны, которые, скорее всего, будут доминировать в мире сегодня и завтра, представляют собой крупные континентальные державы, такие как США, Китай и, возможно, Индия. Европейский союз в некотором смысле является попыткой обеспечить сохранение места европейцев в группе ведущих мировых держав, чтобы они имели определённый голос в крупных решениях, которые будут определять будущее нашей планеты; его большая проблема, очень знакомая государственным деятелям периода до 1914 года, заключается в том, как узаконить континентальное (то есть имперское) правительство в регионе, который изобрёл современный национализм. Историческими империями всегда было трудно управлять из-за их огромных размеров и разнородности, но их правители нечасто были вынуждены интересоваться мнением кого бы то ни было, кроме мнения элит. Последние обычно контролировали массы через местные системы покровительства и принуждения. В современную эпоху массовой грамотности и массового участия в политике существует гораздо больше голосов, которые нужно услышать и сбалансировать. Управлять континентальными государствами, которые доминируют в международных отношениях, становится всё труднее, а противоречивые внутренние проблемы делают процесс принятия рациональных решений в области внешней политики ещё более сложным. Между тем мы скоро столкнёмся с политическими последствиями глобального экологического кризиса. Если фундаментальные потребности человека в воде и пище, которые неизбежно связаны с территорией, станут острым дефицитом и объектами конкуренции, то мы всё дальше будем уходить от мира либеральной глобализации и возвращаться к более старым и смертоносным геополитическим реалиям, которые исторически лежали в основе политики многих великих держав. Если моему поколению историков не имеет смысла игнорировать такие вопросы, как силовая политика, дипломатия и война, то в мире наших детей этот совет будет, к сожалению, ещё более актуальным.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.