С конца XIX века Корея жила лучше Китая и относилась к нему несколько свысока. После начала китайского экономического чуда отношение к гигантскому соседу стало более позитивным. Однако события последних лет привели к тому, что в воображении корейцев милая неуклюжая панда стала вдруг приобретать черты грозного тигра. О последнем политическом скандале между двумя странами и его возможных последствиях пишет Андрей Ланьков, профессор Университета Кукмин (Сеул).
Уже несколько недель в Южной Корее бушует политический скандал, который (что нетипично) связан с проблемами внешней политики. Поводом стали события, произошедшие 8 июня в резиденции китайского посла в Сеуле. В этот день лидер Демократической партии Ли Чжэ Мён встретился там с послом КНР Син Хаймином. Их беседа записывалась на видео и была выложена в YouTube.
После обмена приветствиями Син Хаймин зачитал Ли Чжэ Мёну заранее подготовленное заявление, в котором содержалась резкая критика южнокорейской политики в отношении Китая. Там говорилось, что Южная Корея следует в фарватере США и что она «сделала ставку на то, что в американо-китайском соперничестве Китай потерпит поражение». После этого посол (дважды) заявил, что те, кто в сеульской элите сделали ставку на поражение Китая, ещё пожалеют об этом. Он также заявил, что Корея должна уважать «базовые интересы» Китая, включая и его позицию по тайваньскому вопросу.
Появление видеозаписи беседы в открытом доступе привело к скандалу. Представители правящей правоконсервативной партии заявили о том, что китайский посол совершил акт наглого вмешательства в дела Южной Кореи, и потребовали объявить посла Син Хаймина персоной нон-грата. Впрочем, сторонники оппозиции тоже раздражены – и самим текстом заявления, и менторским тоном, и вообще – поведением посла.
СинХаймин известен как один из пресловутых «боевых волков» китайской дипломатии – любителей жёстких выражений, которые склонны превращать дипломатию в некое рассчитанное на китайскую публику шоу, главной целью которого является демонстрация китайской жёсткости и непреклонности. Хотя пока боевитость посла привела лишь к нарастанию кризиса в южнокорейско-китайских отношениях.
Республика Корея формально признала КНР только в августе 1992 года. За запоздалым установлением дипломатических отношений последовал период бурного развития экономических, политических и культурных связей. Торговля росла стремительными темпами, так что сейчас на КНР и Гонконг приходится примерно 30 процентов всего южнокорейского товарооборота. В Южной Корее появилось большое количество китайских гастарбайтеров (в настоящий момент в стране их более миллиона, то есть 2 процента всего населения). В свою очередь, немало корейцев отправилось в Китай – в качестве студентов, бизнесменов, миссионеров, сотрудников многочисленных совместных предприятий.
Примерно до 2016 года отношение к Китаю в Корее было позитивным. Пожалуй, мало кто из соседей Китая тогда относился к этой стране так спокойно, не волнуясь по поводу стремительного нарастания китайской экономической и военной мощи.
Ситуация, однако, резко изменилась в 2016–2017 годах. Поворотной точкой стал кризис, вызванный решением Южной Кореи разместить на своей территории батарею американской системы ПРО THAAD. Это решение было реакцией на успехи северокорейской программы развития баллистических ракет, но оно вызвало немалое недовольство в Китае.
Причин недовольства было две. Во-первых, Китай с его весьма ограниченным ядерным арсеналом не рад появлению на его границах американских систем ПРО, которые во многом снижают эффективность китайского ядерного оружия как средства сдерживания. Во-вторых (и видимо, в-главных), беспокойство у китайской стороны вызывали РЛС, входящие в систему THAAD. Эти РЛС позволяли отслеживать ситуацию в воздушном пространстве Китая на очень большую глубину.
Попытки договориться ни к чему не привели – корейцы, беспокоясь по поводу успехов северокорейских ракетчиков, считали, что размещение американских систем ПРО по определению носит чисто оборонительный характер. Китайская сторона видела ситуацию совсем иначе. Результатом стало введением Китаем против Южной Кореи односторонних санкций.
При этом китайские санкции вводились в той форме, с которой корейцы ранее не сталкивались и которую они с самого начала воспринимали как «нечестную». Никаких официальных заявлений о санкциях китайской стороной не делалось. Вместо этого китайские контролирующие органы (пожарные, санитарная инспекция, налоговое управление и так далее) начали проводить повальные проверки работающих в Китае южнокорейских фирм. Разумеется, там обнаруживались нарушения, что вело к закрытию фирм или к наложению на них огромных штрафов. Особенно пострадали тогда предприятия, принадлежавшие японо-южнокорейскому концерну «Лоттэ», который выделил земельные участки, где разместили ту самую спорную батарею ПРО. Китайские фирмы прекратили направлять в Южную Корею туристические группы, а китайское телевидение резко сократило показ южнокорейских сериалов и выступлений эстрадных артистов. Эти меры предпринимались без официальных заявлений, в соответствии с указаниями, которые китайские фирмы и организации получали от китайских властей в закрытом порядке.
Всё это вызвало в Корее резкое ухудшение отношения к Китаю. Впрочем, похоже, что весь кризис 2016–2017 годов был не причиной, а поводом, ведь подозрительность по отношению к Китаю нарастала в Южной Корее уже давно.
С конца XIX века Корея, в общем, жила лучше Китая и относилась к нему несколько свысока. Соседа корейцы воспринимали как страну, у которой, бесспорно, большая история и интересная культура (влияние классической китайской культуры на Корею невозможно переоценить), но которая стала воплощением хаоса, коррупции и неэффективности. После начала китайского экономического чуда отношение к Китаю стало более позитивным, но и поныне корейцы относятся к своему гигантскому соседу достаточно надменно – хотя и не признаются в этом (впрочем, китайцы отвечают им взаимностью).
Немалую роль сыграл тут и американский фактор. Южная Корея всегда была близким союзником США, но в условиях, когда северокорейский ракетный и ядерный потенциал растут впечатляющими темпами, желание найти защиту у Дяди Сэма в Южной Корее усиливается с каждым годом. В последние десять-двенадцать лет практически сошли на нет антиамериканские настроения, распространённые среди части южнокорейской интеллигенции пару десятилетий назад. В стране сложился консенсус по поводу того, что Южная Корея должна ориентироваться на США и стараться быть как можно более надёжным американским союзником. В условиях нарастающего американо-китайского конфликта эта ориентация на США неизбежно ведёт к ухудшению отношений с Китаем. Вдобавок в последнее время американское правительство оказывает на Сеул немалое давление, добиваясь того, чтобы южнокорейские фирмы сократили своё сотрудничество с Китаем в областях, связанных с высокими технологиями.
Свою роль в нарастании южнокорейско-китайских противоречий играет и то, что обе страны во многом являются странами националистическими. В частности, немалое возмущение в Корее вызывают периодические заявление китайских официальных учёных о том, что княжество Когурё, которое в начале нашей эры существовало на территории Маньчжурии и северной части Корейского полуострова, было «одним из древних китайских государств». С точки зрения корейцев, Когурё, безусловно, является корейским государством, и любые отрицания этого факта вызывают в Сеуле праведный гнев. Понятно, что серьёзные историки в принципе не спорят о национальной принадлежности государств, существовавших полторы тысячи лет назад (не говоря уж о том политически пикантном обстоятельстве, что сохранившиеся когурёсские слова и фразы однозначно показывают: по меньшей мере часть населения этого государства говорила на языке, который был очень близким родственником, едва ли не диалектом, древнеяпонского).
Другим примером подобного историко-культурного спора стало сражение за маринованную капусту. Китайское правительство стремится зарегистрировать один из видов острой ферментированной капусты в качестве национального блюда. Проблема в том, что в Корее одним из постоянных ингредиентов еды является очень похожее блюдо, известное там как «кимчхи». Результатом стали весьма жаркие споры.
Опросы показали, что Китай недавно вытеснил Японию с первого места в списке стран, к которым корейцы испытывают антипатию. В 2002 году о своём негативном отношении к Китаю заявил 31 процент южнокорейцев, а в 2022 году – 80 процентов. При этом антикитайские настроения характерны для обоих политических лагерей, хотя, пожалуй, правоконсервативный блок, известный своими проамериканскими симпатиями, относится к Китаю более негативно.
Понятно, что политику определяют не столько чувства народные, сколько объективные политические интересы. Тем не менее похоже, что Южная Корея превращается в страну, для которой характерны антикитайские настроения. Это обстоятельство едва ли изменится в обозримом будущем, что бы ни говорил по этому поводу посол Син Хаймин и его коллеги.
