Ближний Восток – неотъемлемое звено китайской геополитической и геоэкономической конструкции, привычно уже именуемой инициативой «Пояса и пути». Сирия легко вписывается в эту конструкцию, хотя назвать её «ключевым элементом» на пути между Китаем и Европой – это явное преувеличение.
Китайский посол в Дамаске Ци Цяньцзинь заявил о планах КНР играть большую роль в послевоенном восстановлении и развитии Сирии. Какие цели преследует Китай в этом регионе? Какие стратегические дивиденды это может принести Пекину не только в экономическом, но и военно-политическом планах? Как этот шаг может быть расценен сирийскими соседями? На эти вопросы в письменном интервью ru.valdaiclub.com ответил Виктор Ларин, заведующий центром Азиатско-тихоокеанских исследований ИИАЭ ДВО РАН.
Интересно не само по себе заявление китайского посла. Он не сказал ничего необычного. Любопытна реакция на него. Западный мир не отреагировал на интервью Ци Цяньцзиня полугодовой давности газете “The Syria Times”, в котором тот назвал Сирию «ключевым коммерческим партнёром Китая» и объявил о намерении КНР участвовать в процессе реконструкции Сирии и реализации инвестиционных проектов, но возбудился сегодня. Значительно меньшее внимание западной прессы привлекло выступление 14 февраля этого года Постоянного представителя КНР при ООН Ма Чжаосюня. А ведь он чётко обрисовал позицию КНР в отношении Сирии: участие в политическом решении конфликта, борьба с терроризмом и гуманитарная помощь стране.
Что же такого особенного увидели в короткой фразе посла на Западе?
Два главных вызова. Первый: Пекин поддерживает Асада («помощь сирийскому правительству»), будет и далее действовать в этом ключе совместно с Россией. Второе: участие Китая в «реконструкции Сирии» составит мощную конкуренцию западному бизнесу. Пока Запад обставляет своё участие в восстановлении сирийской экономики различными политическими оговорками, Пекин готов помогать Сирии без всяких предварительных условий, кроме одного: политическое урегулирование конфликта. Это означает не только наибольшие дивиденды Китая от участия в послевоенном устройстве Сирии, но и существенное укрепление его позиций на Ближнем Востоке, что США и Европу явно не радует. Сделанное ещё в июле 2017 года заявление посла Сирии в КНР Имада Мустафы о том, что «сирийское правительство будет отдавать приоритет китайским компаниям в инвестиционной и строительной сферах», что в Сирии ждут, что эти компании «возьмут на себя большую роль в восстановлении страны», приобрело практическую значимость.
Вообще-то Китай активизировался в сирийских делах ещё два года назад, действуя по четырём направлениям. В марте 2016 года был назначен специальный представитель КНР по Сирии, «чтобы содействовать мирным переговорам». В апреле в Сирию были направлены 300 китайских военных инструкторов. В августе началась работа над созданием совместных механизмов по борьбе с терроризмом. В ноябре Пекин заявил о намерении предоставить Дамаску гуманитарную помощь в размере 70 млн долл. В течение этого года Сирию посетили несколько высокопоставленных бизнес-делегаций из КНР.
Однако Сирия – это только часть большой игры, начатой Пекином в середине этого десятилетия, игры в глобальную державу, ответственную за судьбу Евразийского континента. В 2015 году началась «раскрутка» идеи «Пояса и пути», в сентябре 2016 года Си Цзиньпин на саммите «двадцатки» в Ханчжоу декларировал построение «инновационной экономики» и создание «сообщества единой судьбы» на Евразийском континенте. Ближний Восток – неотъемлемое звено китайской геополитической и геоэкономической конструкции, привычно уже именуемой инициативой «Пояса и пути». Сирия легко вписывается в эту конструкцию, хотя назвать её «ключевым элементом» на пути между Китаем и Европой – это явное преувеличение.
Экономические интересы Пекина на Ближнем Востоке – второй стимул для активизации действий. Около половины импортируемых КНР нефти и нефтепродуктов поступает из этого региона, и устойчивость поставок напрямую зависит от его политической стабильности. В самой Сирии экономические интересы Китая невелики, да и опыт сотрудничества ограничен. Нет в Сирии ни многомиллиардных китайских инвестиций, ни критически важных для неё масштабов торговли с Китаем, о которых вещают некоторые журналисты.
В 2016 году на долю КНР пришлось около 20% (915 млн долл.) сирийского импорта и менее 1% (3,3 млн долл.) экспорта, а объём накопленных китайских инвестиций в стране составил 11 млн долл. Поэтому к прогнозам о скором доминировании Китая в сирийской экономике надо относиться очень осторожно. В июле 2017 года Китай объявил о намерении вложить 2 млрд долл. в создание «индустриального парка» в Сирии с участием в нём 150 китайских компаний. Однако на примере российско-китайских отношений мы знаем, какая большая дистанция пролегает между декларациями об инвестициях и их реальным появлением. Тем не менее заявленные Пекином 2 млрд – это только начало. Китайский бизнес готов вкладываться в дорожное строительство и нефтедобычу, но главным условием является политическая стабильность в стране и создание благоприятного инвестиционного климата, за что ещё предстоит долго и упорно бороться.
Куда более актуальным для Пекина направлением взаимодействия с Дамаском является борьба с терроризмом. С окончанием войны в Сирии эта угроза становится для Китая куда как реальной. Неважно, сколько уйгуров из Синьцзяна, участвовавших в боевых действиях в Сирии на стороне разных антиправительственных группировок, вернётся домой: 5 тыс., о которых заявлял посол Сирии в КНР Имар Мустафа, или 2 – 2,5 тыс., как утверждают арабские источники. Но эти боевики – реальная угроза для Китая. В августе 2017 года Дамаск и Пекин договорились о координации действий в борьбе с терроризмом, а в конце ноября на российскую военно-морскую базу Тартус в Сирии прибыл отряд китайского антитеррористического спецназа «Ночные тигры». Тогда же было объявлено об отправке в Сирию подразделения «Снежных барсов» для проведения полицейских операций. Напрашивается закономерный вывод о российско-китайско-сирийском сотрудничестве в этой области.
Так что вызвавшее такой резонанс заявление китайского посла лишь подтверждает строгую приверженность Китая ряду декларированных им принципов внутренней и внешней политики и вполне вписывается в канву его глобальной стратегии. Принципиальное значение осторожного участия Пекина в сирийских делах в том, что это первый глобальный военный конфликт, в который Китай, хотя и косвенно, даёт себя вовлечь. И это ещё раз подтверждает его готовность нести бремя глобальной державы.
