Подобно СССР Запад сейчас всё более отстаёт и потому всё менее склонен допускать вольнодумство. Ведь в дискуссию вступают те, кто рассчитывает в ней победить.Фактически развернувшаяся научная контрреволюция происходит не столько в науке, сколько в обществе. Не исключено, что, восстановив суверенитет целеполагания и национализировав критерии оценки, мы окажем важную услугу не только своей стране, но и всему незападному миру, мировому большинству, пишет Вячеслав Шупер, доктор географических наук, ведущий научный сотрудник Института географии РАН.
Для понимания феномена науки исключительно важен её критический дух. «Наука уникальна в том смысле, что высоко ставит даже знание о собственных ошибках, ценит опровержения правдоподобных гипотез и ошибочных результатов. Можно ли вообразить, что, например, скрипача похвалят коллеги за то, что он своим исполнением доказал, что скрипичный квартет Бетховена никуда не годится? Скорее, это будет вменено ему в тяжкую вину. Вот если он докажет, что непопулярное ранее произведение можно интересно исполнить, тогда совсем другое дело! От музыканта ждут позитивных результатов, созидания, но не разрушения. В науке же дело обстоит иначе – научная критика сама по себе есть положительное знание. Поэтому научный критический метод часто стремятся направить и на изучение феноменов культуры, которым не свойственна такая самокритичность» .
Укрепление этого критического духа было одной из важнейших задач Вильгельма фон Гумбольдта, создавшего в 1809 году Берлинский университет – первый университет современного типа с поточной системой преподавания и большим вниманием к подготовке специалистов для промышленности. Это стало второй научной революцией, по Михаилу Петрову, поскольку наука из благородного занятия узкого круга любознательных лиц превратилась в мощнейшую производительную силу, обеспечив взлёт промышленности Пруссии, затем Германии. Первая промышленная революция научно-технической вовсе не была, поскольку все основные её изобретения – паровая машина, ткацкий станок, хронометр, пароход, паровоз, электрический телеграф – были сделаны практиками-самоучками. Наука тогда и не могла вести за собой практику, поскольку сама от неё отставала.
Как замечает Гумбольдт, «свободе же опасность угрожает не только со стороны государства, но и со стороны самих учреждений, которые при своём возникновении приобретают определённый дух и впоследствии склонны подавлять проявление иного духа». Именно гумбольдтовской реформе наука и высшая школа обязаны институтом приват-доцентов, независимых преподавателей, способных по своему статусу бросить вызов властям, соперничать с профессорами, если у них хватает на это смелости. Соответственно, забота о развитии науки – это в первую очередь забота о сохранении её критического духа. Благодаря этой заботе великого мыслителя наука, многократно расширив ряды исследователей и приобретя ярко выраженную прикладную ориентацию, сохранила свои высокие идеалы, необходимые для поиска истины.
Грандиозные тектонические сдвиги ХХ века оказали глубочайшее воздействие на науку, включая и её этические основания. Однако наибольшую «остаточную деформацию» вызвала, по всей видимости, вполне мирная контрреволюция (относительно принципов Вильгельма фон Гумбольдта) – внедрение грантового финансирования, охватившее с течением времени весь мир в результате безраздельного доминирования США. Как указывает Виталий Куренной, «грантовая система поддержки научных исследований, … вытеснила и тот самый институт приват-доцентов, что, надо сказать, не добавило научной корпорации автономии».
Следствием перехода к грантовому финансированию науки стали искажение ценностной ориентации учёных (цель исследования достигается теперь ещё до его начала, ведь фонды крайне не заинтересованы в признании отчётов неудовлетворительными) и атомизация научного сообщества, о чём уже доводилось писать. Последняя привела к угасанию семинарской жизни (если не ищут истину, то о чём спорить?) и научной критики вместе с ней, ухудшению воспроизводства научных кадров и многим другим тяжёлым для науки последствиям. Внедрение библиометрии как мерила научной результативности не только добило институт репутаций, но и превратило в значительной мере науку в сферу фиктивной деятельности.
Необходимо осознавать, что библиометрия – действенный инструмент власти над научным сообществом, ибо экономическое принуждение много эффективней административного. «Конечно, парадигмальная наука удобна: государству понятно, что мы развиваемся в правильном направлении, понятно, кому и на что давать ресурсы. Кстати, ориентация на наукометрические показатели публикационной активности работает ровно в этом же направлении парадигмального контроля. Высокорейтинговые журналы – это журналы почти исключительно парадигмальные, автор должен работать в понятной и принятой теоретической и методологической рамке», – полагает Куренной.
Однако в нашем случае речь не идёт об интересах своего государства, пусть даже в самой извращённой форме – в качестве интересов некомпетентных чиновников, ставящих во главу угла не успех порученного им дела, а собственное удобство. Речь идёт об интересах коллективного Запада, который, угасая, потерял всякую заинтересованность в научных революциях и стремится их не допустить, используя для этого в первую очередь меры парадигмального контроля. Подобно СССР, Запад сейчас всё более отстаёт и потому всё менее склонен допускать вольнодумство. Ведь в дискуссию вступают те, кто рассчитывает в ней победить.
Фактически развернувшаяся научная контрреволюция происходит не столько в науке, сколько в обществе, реакционные элиты которого стремятся полностью взять под контроль её развитие. Она направлена на ревизию результатов первой научной революции XVI–XVII веков, выковавшей суверенитет науки, её незыблемое право на познание объективной реальности. Эта контрреволюция – один из важнейших фронтов войны теряющего контроль над миром Запада за его переформатирование. В огне этой войны уже горят выдающиеся достижения Просвещения: суверенитет Разума и идея Прогресса. Самый важный её фронт – так называемый четвёртый энергетический переход, в ходе которого планируется обратить прогресс вспять, впервые в истории перейдя от более эффективных источников энергии к менее эффективным. Для понимания природы этого перехода очень полезна позиция ФРГ, отказывающейся считать атомную энергетику «зелёной» и закрывшей все свои АЭС.
Смысл перехода в том, чтобы влияние было не у стран, богатых энергоресурсами, а у стран, имеющих технологии использования ВИЭ. ФРГ стала вкладываться в ВИЭ сразу после энергетического кризиса 1973 года и сейчас считает, что пришёл её час. Однако в атомной энергетике этой стране так и не удалось занять лидирующие позиции, поэтому от АЭС в идеале следует отказаться всем, а не только ФРГ. Именно ради этого ретроградного энергетического перехода раскручивается всемирно-историческая эпопея сокращения эмиссии парниковых газов.
Между тем в научном сообществе всегда высказывались серьёзные сомнения в мейнстримных представлениях о потеплении климата. «Да, сторонникам глобального потепления удалось убедить мировое сообщество и правительства многих стран, что причиной изменения климата являются антропогенные выбросы углекислого газа. Если не сократим, то последствия будут катастрофическими – затопление мегаполисов, засухи, неурожаи, голод, эпидемии и т.д. – говорит академик Леопольд Лобковский, один из наших самых авторитетных морских геологов.– Выход единственный – “зелёная экономика”, квоты на выбросы и далее по списку. А фактически это переход человечества к новому миропорядку, где несколько стран будут устанавливать свои правила игры, ссылаясь на климат. Но, уверяю вас, в научной среде о причинах потепления нет единодушия. Высказываются сомнения по поводу причин изменения климата. И такие голоса звучат всё чаще».
Недавними исследованиями этого геолога и его коллег установлено, что особенно быстрое потепление в Арктике и Антарктике, где нет или почти нет промышленности, – результат мощных землетрясений, деформационные волны от которых способствовали высвобождению огромных масс метана. «Здесь надо напомнить, что в мёрзлых породах Арктического шельфа, на глубинах от десятков до сотен метров ниже дна океана, сосредоточены большие запасы так называемых реликтовых газогидратов, содержащих метановый газ, законсервированный в микропорах льда. Так вот, деформационные волны, распространяясь в литосфере, разрушают микропоры газогидратов и освобождают огромные количества метана. Попав в атмосферу, этот газ вызвал резкий рост потепления. Важно отметить, что хотя метана в атмосфере меньше, чем СО2, но он намного агрессивней. Задерживает в 40–50 раз больше уходящего от Земли тепла, чем углекислый газ… Кстати, в разрушении ледников сторонники теории глобального потепления тоже обвиняют антропогенные выбросы. Но какие там могут выбросы. Скорее работают деформационные тектонические волны. Они начинают разваливать ледники снизу, которые сползают в океан, освобождая метан… – считает Лобковский. – Хочу подчеркнуть, что наша модель предсказывает дальнейшее ускорение разрушения ледников и потепление климата в Антарктиде в ближайшем будущем из-за беспрецедентного роста частоты сильнейших землетрясений в южной части Тихого океана в конце ХХ и начале XXI веков».
Может быть, этос науки в традиционном его понимании ещё не выветрился именно у нас в силу нашей «отсталости»? Не исключено, что, восстановив суверенитет целеполагания и национализировав критерии оценки, осознав, при этом, что никакой оценки результативности учёных, кроме экспертной, в принципе быть не может и вопрос только в том, проводить ли её самим, либо отдать на аутсорсинг, мы окажем важную услугу не только своей стране, но и всему незападному миру, мировому большинству.
