Необходимо помнить о том, что демократия – это не только одна из техник управления с определёнными атрибутами, наличие и качество которых часто выдаётся за степень демократичности, но и способность действовать в интересах народного большинства, считает российский философ, эксперт клуба «Валдай» Борис Капустин.
Говоря о кризисе демократии в современную эпоху, нужно, прежде всего, определиться с понятиями. Если речь идёт об определённом методе формирования органов представительной власти и ни о чём более – в соответствии с «минималистской концепцией» Адама Пшеворского – то никакого кризиса она переживать не может, пока соблюдаются процедуры, составляющие этот метод. Характер и содержания решений, принимаемых сформированными таким образом органами власти, не имеют при этом никакого значения. Йозеф Шумпетер прав: «плохие» или «хорошие», с точки зрения общества, следствия решений органов власти есть для демократии как метода лишь «побочные результаты», «случайные» в том же смысле, в каком «случайными» для капиталистического метода накопления капитала являются удовлетворение или неудовлетворение конкретных потребностей людей.
Полагать иное, приписывать демократии как методу свойство производить только благостные для общества результаты, а потом выражать в рассуждениях о «недуге демократии» (Пьер Розанваллон) своё разочарование тем, что такие результаты производятся ею далеко не всегда, есть лишь современный парафраз звучащей ныне (траги-) комично известной формулы Иеремии Бентама – «Чем более просвещёнными мы становимся ..., тем более благожелательными мы будем». Как известно, одним из результатов Просвещения стало истребление людей в масштабах, беспрецедентных для предшествующей истории.
Наверное, можно говорить о том, что демократия в качестве специфического метода имеет в плане пригодности для решения общественных проблем свои границы, которые она не может переступить. Вероятно, Уолтер Липпман прав, полагая, что они определены пределами сферы конфликтов «интересов», тогда как конфликты вокруг «ценностей», «идентичностей», фундаментальных основ общежития людей демократии заведомо «не по зубам». Это, конечно, следует иметь в виду, размышляя над тем, в состоянии ли она «справиться» с «новыми вызовами» нашего мира. Не признавать у демократии границ дееспособности и применимости к проблемам общежития людей – признак тех, кого тот же Липпман называл «мистическими демократами». Сейчас они превалируют среди тех, кто пишет по «вопросам демократии».
Но и в пределах сферы своей «компетенции» демократия производит «хорошие» или «плохие» результаты в зависимости от того, кто, как, в каких целях и при каких обстоятельствах её «применяет». Благотворна или неблаготворна демократия для общества определяется не её «имманентной сущностью», коей она не обладает, а тем, кáк она реально «работает» в данном социально-историческом контексте, какие присущие ему проблемы (в сфере конфликтов интересов) она может или не может решать.
Так, стало очевидным, что в условиях так называемой «финансиализации» капитализма, начавшейся после стагфляции 1970-х годов, демократия показала несостоятельность в предотвращении углубления разрыва между богатством и бедностью, стагнации с конца 1960-х годов реальных зарплат мужской составляющей американской рабочей силы, деградации «социального государства», роста долговой кабалы домохозяйств и так далее. «Финансиализированный капитализм» ставит жёсткие рамки «работе» демократии в обществе и определяет её допустимые и недопустимые направления, то, что может и не может быть объектами «демократической политики». Нечто схожее с этим, хотя и отлаженное более грубо, чем на Западе, нетрудно обнаружить в современной России.
Иррелевантность демократии для решения важнейших стоящих перед народом проблем заставляет идеологически изображать её в качестве «ценности» – того, что заслуживает одобрения и поддержки само по себе. Во многих странах – особенно на Западе – эта идеологическая операция оказалась чрезвычайно успешной. Поскольку демократия остаётся (в общественном сознании) «ценностью», постольку критика капиталистической демократии, имеющая какой-либо политический эффект, будет невозможной, и демократия продолжит функционировать в качестве основы легитимации существующих порядков господства.
Тому же служит пропаганда «безальтернативности» демократии в духе афоризма Черчилля о том, что «демократия – худшая форма правления, пока вы не сравните её с остальными». Такая пропаганда затушёвывает принципиальное различие между демократией как одной из техник управления, каковой она является в качестве метода, и демократией как способностью действовать в интересах народного большинства, то есть тем, что можно назвать конституированием body politic. «Безальтернативность» демократической техники управления не означает того, что нет альтернативы конкретному способу её применения в данной исторической ситуации, а именно тому, как конституируется body politic в данном случае.
С точки собственной легитимации, демократия нестабильна и внутренне противоречива. Одна составляющая такой легитимации – сам метод. Чем он «чище», чем строже он соответствует законам, тем выше легитимность демократии. Главное здесь – законопослушание масс, их «вписанность» в утверждённые ритуалы политического поведения. Массы – исполнители (процедурно) предписанного. Они – «электорат», а не «народ», если за этим термином сохранить присущее классической философии значение «субъектности», способности быть субъектом самостоятельного, конституирующего «наш мир» действия.
Но в том-то и парадокс, что без этого вроде бы давно антиквированного значения народа как суверена и субъекта «основополагающих» действий современная демократия обойтись не может. Без него «демократия» становится наглой, легко прочитываемой издёвкой. Соломоново решение этого парадокса – вытеснить из поля зрения саму проблему соотношения «электората» и «народа», уничтожить эти термины как теоретические понятия, превратив их во взаимозаменяемые ярлыки.
Однако дело не в словах. Даже в самой «минималистской» демократии до конца неуничтожимо напряжение между её «конституционной» составляющей, в которой демократия предстаёт в качестве «процедуры» и техники поддержания стабильности, с одной стороны, и её «бунтарской» составляющей, в которой она выступает суверенным самоопределением народа поверх любых писанных законов, – с другой. Движение “Occupy Wall Street” было жалким всполохом этой бунтарской составляющей демократии. Но оно засвидетельствовало – даже под катком «финансиализированного капитализма» бунтарское суверенное начало демократии может выжить. Значит, демократия ещё может стать чем-то большим, чем «чистый метод», послужить чему-то другому, чем легитимация господства.
